Смерть пахнет сандалом - Мо Янь

– Дядя…

От этого «дяди» я еще сильнее опечалился. Глаза мои были полны слез, но я лишь махнул рукой:

– Ступай, осторожнее смотри, ступай, здесь тебе нечего делать.

– Дядя, – начал Лю Пу, – ваш глупый племянник в последние дни много думал и испытывает глубокие угрызения совести. Все ваши несчастья – по вине вашего глупого племянника… – с горечью проговорил он, – ведь это я, загримировавшись под вас, вырвал Сунь Бину бороду, чем заставил его уйти из труппы, жениться на Сяо Таохун, которая родила ему сына и дочь. Если бы не я, то Сунь Бин не убил бы немецкого инженера, а если бы не то убийство, то не было бы всех последующих бед…

Я прервал его:

– Глупый племянник, на самом деле так распорядилась судьба, и это все уже не важно. Я давно знал, что это ты вырвал бороду Сунь Бину по указаниям моей супруги. Она хотела таким образом заставить Сунь Мэйнян возненавидеть меня, чтобы та не заводила со мной никаких дел. Еще я знаю, что это ты с моей супругой размазали собачье дерьмо на гребне стены. Я знаю, что вы с супругой боялись, что мои любовные отношения с женщиной из простонародья нанесут ущерб моей репутации и повлияют на мою дальнейшую карьеру, но мы с Сунь Мэйнян были давным-давно предназначены друг другу, а встретились только сейчас. Ни тебе, ни супруге не стоило на это сетовать, все это было предначертано судьбой.

– Дядя… – Лю Пу с плачем опустился на колени. – Прошу принять поклон от недостойного племянника!

Я шагнул к нему и поднял его:

– На этом прощай, племянник.

И я в одиночку зашагал к плацу «Всеобщей добродетели».

Лю Пу негромко крикнул мне вслед:

– Дядя!

Я обернулся.

– Дядя!

Я вернулся и подошел к нему:

– Ну, что еще ты хочешь сказать?

– Хочу отомстить за отца, за шестерых благородных мужей, за Цянь Сюнфэя, за всех, кого великая империя Цин уничтожила!

– Ты хочешь зарезать его? – я помолчал и добавил: – Ты уже принял это решение?

Тот решительно кивнул.

– Надеюсь, тебе больше повезет, чем Цянь Сюнфэю, племянник!

Я повернулся и снова направился к плацу «Всеобщей добродетели», больше не оборачиваясь. В глаза светил свет луны, в душе теснилось множество нераспустившихся цветов, и когда один цветок раскрывался, оказывалось, что это была недопетая мелодия маоцян. «Кошачья опера» эхом отзывалась в душе моей. Пронзительные, но с четким ритмом, мотивы вторили каждому моему движению.

Вышел из управы уездный Гаоми с великой печалью… Мяу-мяу… Осенний ветер, морозный ветер, холодный свет…

Лунный свет падал на тело мое, пробирая душу. Ах, лунный свет, такой яркий, я за всю жизнь не видывал такого и теперь уже не увижу. Следуя за лучиками лунного света, я глянул вперед, и передо мной предстал образ супруги, лежащей на кровати с бледным, как бумага, лицом. Ее головной убор с фениксами и парадная накидка без рукавов оставались в полном порядке. Рядом с телом лежало предсмертное письмо: «Столица наша пала, государство гибнет. Вторглись к нам иностранцы, захватывают землю, проводят новые границы. Милостей пожаловал мне император без счета. Не по мне вести жалкую жизнь, подобно скотине. Преданный сановник гибнет вместе с государством, верная жена следует в могилу за мужем. Многие тысячелетия поют хвалу таким людям. Я, неразумная, ухожу первой и жду теперь, когда муж последует за мной». При этих мыслях я погрузился в печаль.

Ах, супруга! Ты осознала все, что должно произойти, и приняла яд за отечество, показав мне славный пример, которому я собираюсь последовать. И я не собираюсь жить подлой жизнью. Но мои дела еще не завершены, не завершу – не знать мне покоя в загробном мире. Прошу тебя, супруга, жди меня по ту сторону… Муж закончит свои дела, и мы вместе предстанем перед покойными императорами…

На плацу царила торжественная тишина, беззвучно, как вода, лился лунный свет. В воздухе мелькали тени сов и летучих мышей, по бокам и в углах плаца посверкивали глаза бродячих собак. Неужто вы, бандиты, пожиратели падали, наброситесь на человеческие тела? Никто не пришел убрать мертвые тела моих земляков, они так и лежали под лунным светом, ожидая лучей завтрашнего солнца. Юань Шикай и Клодт пили и веселились у меня в управе, в котлах вовсю смачно готовилась стряпня. Неужели не боитесь, что я убью Сунь Бина? Вы знаете, что, если я хочу жить, то Сунь Бин не умрет. Вам только неведомо, что я больше жить не хочу. Я хочу вслед за супругой пожертвовать свою жизнь великой империи Цин. А потому жизни Сунь Бина должен прийти конец. Я хочу, чтобы вашей торжественной церемонии открытия железной дороги украшениями служили одни мертвые тела, чтобы ваш паровоз прогромыхал мимо трупов китайцев.

Неверной походкой я забрался на эшафот. Это эшафот Сунь Бина, эшафот Чжао Цзя, эшафот Цянь Дина. На помосте был высоко повешен фонарь, на котором было написано «начальник уезда». Рядом с эшафотом мрачно стояли, как истуканы, несколько стражников с черно-красными дубинками в руках. Под фонарем – маленькая дровяная печка, на ней – котелок для заваривания лекарств, из которого шел пар и разносился аромат женьшеня. У печки, согнув колени, сидел Чжао Цзя, огонь освещал его узкое темное лицо. Обхватив руками колени, он уперся в них подбородком. Чжао Цзя сосредоточенно вглядывался в маленькие искорки, словно погруженный в мечты ребенок. За ним, упираясь спиной в стойку эшафота и расставив широко ноги, сидел Сяоцзя, между ног у которого лежал сверток с бараньими потрохами. Он вдавливал в мясо кунжутные семена, поджаривал кушанье и жадно ел, как будто никого вокруг нет. Сунь Мэйнян прислонилась к стойке наискосок от Сяоцзя, голова ее свесилась набок, спутанные волосы закрыли лицо, с виду она была будто мертва, ее былая женская прелесть исчезла напрочь. Через тонкую марлю я смутно увидел лицо Сунь Бина. Тот негромко стонал, и это говорило о том, что он уже при последнем издыхании. Исходивший от его тела смрад привлекал со всех окрестностей множество сов. Они бесшумно кружили в воздухе, то и дело издавая надрывное уханье. Эх, Сунь Бин, давно бы уже умереть тебе. Мяу-мяу… Ваша «кошачья опера» наводит на тяжелые размышления, в мяуканье обнаруживается столько разных смыслов. Вот и у меня изо рта норовит вырваться ваше «мяу-мяу». Эх, Сунь Бин, даже я, выживший из ума глупец, добрый и мягкий, действующий с оглядкой, человек, которому столько мыслей приходит в голову, так и не