Мифология греков и римлян - Лосев Алексей Федорович

Марк Аврелий об Аполлоне не упоминает ни разу, а Секст Эмпирик упоминает его один раз: (Pyrrh. Ill 221) Аполлону, особенно Дидимейскому, ненавистны жертвы животными, в то время как они приносятся другим богам, а Кроносу — даже людьми. Птолемея и Галена мы не просматривали, так как по самому характеру их произведений у них трудно ожидать каких–нибудь сведений об Аполлоне.

11. Плутарх. Плутарх Херонейский в отличие от других философов и историков греческого Возрождения в своих многочисленных трактатах часто касается разных вопросов относительно Аполлона. Два трактата посвящены ему целиком.

а) Первый трактат — «О «Е» в Дельфах» посвящен обзору разных теорий относительно этой загадочной надписи в Дельфах. Нужно иметь в виду, что этот знак имел такой вид, что «его можно было прочитать и как «Е», и как «ΕΙ»». Все теории, относящиеся к толкованию этого загадочного знака, Плутарх распределяет между лицами, разговаривающими в этом трактате. Один из разговаривающих утверждает, что это есть символ числа «5» и обозначает пять мудрецов. Другой видит здесь форму вопрошения к Аполлону, читая здесь «ΕΙ» и понимая эту надпись как греческое вопросительное «ли», третий участник разговора находит тут указание на свойственную Аполлону диалектику, переводя это «ΕΙ» как греческий союз «если». Четвертый собеседник, видя в этой надписи указание на пифагорейскую пятерку, развивает ряд соответствующих чтений. Наконец, высказывается и тот более обычный взгляд, что надпись эта есть греческий глагол «быть» в форме «ты еси». Тут якобы указывается на чистое бытие Аполлона, лишенного всякой беспорядочной множественности и спутанности.

Другой трактат — «О падении оракулов» тоже рассматривает ряд важных вопросов относительно Аполлона Дельфийского. Здесь же высказываются разные соображения о причинах падения Дельфийского оракула, многие из которых обладают для нас известным историческим интересом. По мнению одних, оракул пришел в упадок ввиду задавания Аполлону нечестивых или слишком бытовых вопросов. Другие думают, что причина здесь заключается в падении всей Греции и в превращении ее в пустыню. Развивается далее небезынтересная теория о том, что оракулами руководят не вечные боги, но смертные демоны. Поскольку Аполлон — бог, а не демон, он не убивал дракона и не очищался и вообще был выше всех подобных дел. Хотя боги и связаны с демонами, но вещают именно демоны, будучи посредниками между богами и людьми. Со смертью дельфийского демона погиб и сам Дельфийский оракул. Говорили также, что поскольку Аполлон есть Солнце, действующее на испарение, испарения же стареют, то наступает время, когда Аполлон перестает действовать. Наконец, пифию нельзя насиловать постоянными требованиями ответа: она может и умолкнуть. В трактате немало разного рода сведений об оракулах Аполлона и о разных отдельных моментах его мифологии, которыми мы в предыдущем уже неоднократно пользовались.

Для историка интересен также его трактат «О том, почему пифии в настоящее время не пользуются стихотворным размером». Так же как и в трактате «О падении оракулов», историк–мифолог найдет здесь для себя богатый материал, рисующий печальную картину гибели античного общества и его идеологии. Сам Плутарх был жрецом в Дельфийском храме, так что ему больше, чем кому–нибудь другому, известно и все славное прошлое этого храма, и его печальная судьба в последние времена античности. Огромный интерес представляют собой также и разрозненные материалы по Аполлону, которые можно найти в его обширнейшем литературном наследии. Можно сказать, что Плутарх высказал об Аполлоне решительно все существенное, что представлялось тогдашнему мыслящему человеку.

б) Прежде всего имеется ряд высказываний Плутарха о самой сущности Аполлона. Мысль об Аполлоне как о чистом бытии — не единственное высказывание Плутарха о его сущности.

Близкое к нему высказывание толкует в имени Аполлона начальное «а» («а» privat.) в смысле противоположности всякому множеству (De ei ар. Delph.). Другие объяснения имени Аполлона —(frg. IX 5) от apallaton — «освобождающий» и apolyon — «разрешающий». Следовательно, Аполлон есть в данном случае единичность, лишенная всякой множественности. Далее, другие тексты Плутарха уточняют эту концепцию. Аполлон трактуется как направленность чистого бытия на чувственный мир, или, другими словами, как принцип оформления. Но и этим еще не кончается основное учение Плутарха о сущности Аполлона. Аполлон для Плутарха есть Солнце. Эпитет ieios понимается у него одновременно и как «солнечный», и как «единичный», a phoibos — как «чистый». А во фрагменте IX 5 Аполлон прямо называется Солнцем, «одним из наиболее огненных и блестящих» светил (ср. Ps. — Plut. De vit. et poes. Нош. 202, где также — о прямом тождестве Аполлона с Солнцем). Он и бытие, и Солнце. Одной из его кормилиц является (Quaest. conv. III 9, 2) Истина, другая — Корифалея, «побег лаврового дерева».

Однако в изложении этой философии Аполлона у Плутарха должна быть соблюдена точность. Плутарх жил в эпоху слишком зрелой цивилизации, чтобы ограничиться каким–нибудь примитивным фетишизмом или антропоморфизмом. Обследование всего литературного наследия Плутарха помогает разобраться в этом вопросе и свидетельствует о том, что Плутарх вполне сознательно ставил и решал этот вопрос об Аполлоне–Бытии и об Аполлоне–Солнце.

Плутарх (De Pyth. огас. 12) утверждает, что Аполлон так же отличен от Солнца, как Солнце отличается от Луны; и Солнце своим ярким светом и чувственным воздействием на человека мешает человеческому уму видеть настоящего Аполлона. Из этого видно, что Аполлон является для Плутарха Солнцем отнюдь не в буквальном смысле слова. Солнце, понимаемое чисто физически, способно только затемнить Аполлона и помешать человеческому уму его правильно представлять. Но если Аполлон есть Солнце не в буквальном смысле слова, то в каком же именно? На это отвечает такое рассуждение (трактат «De ei ар. Delph.» 21). Отмечается мудрость и находчивость тех древних людей, которые связывали с Аполлоном все лучшее, что мы имеем на земле благодаря Солнцу. Тем не менее было бы неблагочестиво, говорит Плутарх, прямо отождествлять те или иные природные изменения с самим Аполлоном. Плутарх различает самого Аполлона как такового и то, что он называет его «исхождениями и переменами». В смысле этих последних Аполлон становится и землей, и огнем, морем, ветром, живыми существами и растениями. Но это только его исхождения, а не он сам. Это заставляет Плутарха противопоставлять Аполлона Плутону. Аполлон — Делос–ский (Плутарх, по–видимому, производит это название от греческого слова delos — «ясный»); Плутон — Айдоней, Невидимый; Аполлон — Феб, Плутон — Скотий, Темный; один — в сопровождении муз и Мнемозины, другой окружен Забвением и Безмолвием. Один — Феорий (Созерцатель) и Фанай (Явленный), другой же — «владыка Ночи и Сна» (PLG III, р. 71, 9). Один любезен людям, другой им враждебен; один не знает печали смерти, другой — царство смерти; один признает песни и смех, другой — печаль и крики; по Софоклу (frg. 765), умершим любезна флейта, выражающая печаль, а не лира.

После всего этого нам остается привести то суждение Плутарха об Аполлоне (De def. or. 42), которое является окончательным и которое объявляет Солнце эманацией Аполлона, но не самим Аполлоном. Рассматривая древний солнечный фетишизм как простую аналогию, Плутарх пишет:

«Те, которые знают эту прекрасную и мудрую аналогию и почитают ее, уподобляют эту солнечную потенцию природе Аполлона, как тело — душе, зрение — уму, свет^ истине, утверждая, что Солнце является его порождением и вечно становящимся произведением вечно сущего».

Потому–то и считается, что Аполлон — бог пророчества и что он вместе с Землей владел Дельфийским оракулом (ведь солнце и вызывает в земле необходимые для пифии испарения). Интересен и текст (De Is. et Os. 61), где указывается, что одну и ту же «потенцию, установленную над солнечным движением», египтяне называют Гором, а греки — Аполлоном. Здесь тоже Аполлон не просто Солнце, но выше него стоящая потенция всего его становления. Поэтому когда Плутарх (De lat. viv. 6) приписывает отождествление Аполлона и Солнца древнему образу мышления и относится к этому с благоговением, то это никак нельзя понимать буквально, потому что здесь для него — наивный и непроанализированный символ того, что сам он воспринимает уже не наивно и что он уже философски анализирует. Точно так же очень глубокой, хотя и мало развитой мыслью является утверждение Плутарха (De Is. et Os. 54) о том, что Аполлон есть порождение Озириса и Изиды до прочих богов и до всего мира, являясь как бы только образцом мира, его предвечным образом, тем самым, что в реальном мире должно перейти в конкретный образ мира. Плутарх не относится с большим осуждением к тем древним мудрецам, которые считали Аполлона семеркой (De ei ар. Delph. 17; Quaest. conv. IX 3, 1). Однако эта пифагорейская числовая мистика мало что прибавляет к учению Плутарха об Аполлоне, которое мы сейчас формулировали.