Лев Толстой: Бегство из рая - Павел Басинский

Вызов Толстым Черткова, если таковой и был, противоречил обещанию, которое Л.Н. дал своей жене письменно 14 июля 1910 года:

«…если ты не примешь этих моих условий доброй, мирной жизни, то я беру назад свое обещание не уезжать от тебя. Я уеду. Уеду наверное не к Ч. Даже поставлю непременным условием то, чтобы он не приезжал жить около меня, но уеду непременно, потому что дальше жить, как мы живем теперь, невозможно».

Конечно, то состояние, в котором находился Толстой и во время ухода, и в Астапове, не позволяет делать какие-то уверенные законченные выводы. Кроме одного: Толстой явно хотел видеть Черткова…

Вынужденная, под давлением жены, разлука с Чертковым и стала одной из главных причин этого ухода. Накануне, 26 октября, он написал В.Г. письмо, которое не оставляет в том никакого сомнения.

«Нынче в первый раз почувствовал с особенной ясностью — до грусти, — как мне недостает вас…

Есть целая область мыслей, чувств, которыми я ни с кем иным не могу так естественно делиться, зная, что я вполне понят, как с вами».

В письме к старшим детям из Астапова он писал: «Милые мои дети, Сережа и Таня, надеюсь и уверен, что вы не попрекнете меня за то, что я не призвал вас. Призвание вас одних без мама было бы великим огорчением для нее, а также и для других братьев. Вы оба поймете, что Чертков, которого я призвал, находится в исключительном по отношению ко мне положении. Он посвятил свою жизнь на служение тому делу, которому и я служил в последние 40 лет моей жизни. Дело это не столько мне дорого, сколько я признаю — ошибаюсь или нет — его важность для всех людей, и для вас в том числе».

Из этого письма можно лучше всего прочувствовать неразрешимость сложившегося в конце жизни Толстого семейного «треугольника». Перед смертью Л.Н. не зовет к себе никого из членов семьи, объясняя это нежеланием обидеть С.А. Но при этом он призывает к себе человека, чей приезд в Астапово является самым страшным ударом для жены. Потому что этот человек находится в исключительном положении.

В то же время внимательный взгляд заметит путаницу в цифрах, которая есть в письме. Он относит начало духовного переворота на десять лет раньше, чем было на самом деле. И вся логика письма (не зову вас, чтобы не обидеть мать, но зову Черткова) говорит, что Толстой тогда находился уже за пределами обычной земной реальности и думал совсем об ином.

В этот же день он продиктовал Саше: «Бог есть то неограниченное Всё, чего человек сознает себя ограниченной частью. Истинно существует только Бог. Человек есть проявление Его в веществе, времени и пространстве. Чем больше проявление Бога в человеке (жизнь) соединяется с проявлениями (жизнями) других существ, тем больше он существует. Соединение этой своей жизни с жизнями других существ совершается любовью. Бог не есть любовь, но чем больше любви, тем больше человек проявляет Бога, тем больше он истинно существует».

В это «истинное существование» семья не то чтобы не укладывалась, но она входила туда уже на общих правах со всеми людьми. Один лишь Чертков продолжал находиться в исключительном положении.

И он знал это. После бегства мужа из дома С.А. в очередной раз попыталась помириться с Чертковым. Через Булгакова она пригласила его приехать в Ясную Поляну для переговоров. И — получила отказ.

«В Ясной Поляне, — пишет Булгаков, — все были удивлены, что я вернулся один. Никто не допускал и мысли, что Чертков мог отказать Софье Андреевне в исполнении ее желания увидеться и примириться с ним». «Когда Владимир Григорьевич выслушал просьбу Софьи Андреевны, он было в первый момент согласился поехать в Ясную Поляну, но потом раздумал.

— Зачем же я поеду? — сказал он. — Чтобы она унижалась передо мной, просила у меня прощения?… Это ее уловка, чтобы просить меня послать ее телеграмму Льву Николаевичу».

В.Г. всё правильно понял. Главной задачей жены Толстого было вернуть мужа во что бы то ни стало. И это была такая же ошибка, как и то, что она насильственно разлучила его с Чертковым. Толстой мог бесконечно терпеть ограничение внешней свободы и даже радовался этому. Но весь склад его натуры отрицал стеснение внутренней воли, насилие над «я».

Оказавшись абсолютным победителем, В.Г. продолжал поступать расчетливо, но не благородно и даже просто не по-мужски. Он холодно (а может быть, как раз со страстью) добил соперницу отказом вступить с ней в переговоры. Он написал жене Л.Н. вежливое письмо, прочтя которое, графиня сказала:

— Сухая мораль!

До этого она приготовила телеграмму мужу: «Причастилась. Помирилась с Чертковым. Слабею. Прости и прощай». Это была ее отчаянная попытка вернуть мужа. Да, хитростью, очередным обманом, намекая, что она умирает, но помирившись со своим злейшим врагом, а его «милым другом». Чертков предугадал этот ее ход. Она поняла это, разорвала текст телеграммы и выбросила ее в корзину. Фотокопия этой разорванной телеграммы сохранилась в архиве Черткова.

Чертков первым приехал к Толстому. Раньше врачей, священников, раньше членов его семьи. Это случилось уже 2 ноября. «В девять часов утра приехал Владимир Григорьевич со своим секретарем А.П.Сергеенко, — вспоминала Александра Львовна. — Очень трогательно было их свидание с отцом после нескольких месяцев разлуки. Оба плакали. Я не могла удержаться от слез, глядя на них, и плакала в соседней комнате».

Встреча Л.Н. и В.Г. описана в воспоминаниях последнего: «…я застал Л. Н-ча в постели, весьма слабым, но в полной памяти. Он очень обрадовался мне, протянул мне свою руку, которую я осторожно взял и поцеловал. Он прослезился и тотчас же стал расспрашивать, как у меня дома… Вскоре он заговорил о том, что в эту минуту его, очевидно, больше всего тревожило. С особенным оживлением он сказал мне, что нужно принять все меры к тому, чтобы Софья Андреевна не приехала к нему. Он несколько раз с волнением спрашивал меня, что она собирается предпринять. Когда я сообщил ему, что она заявила, что не станет против его желания добиваться свидания с ним, то он почувствовал большое облегчение и в этот день уже больше не заговаривал со мной о своих опасениях».

Это правда, что Толстой боялся приезда жены. В ночь с 31 октября на 1 ноября он бредил во сне:

— Удрать… Удрать… Догонять…

Но просил ли он «принять все меры»? Холодное, рассудочное выражение больше соответствует лексикону Черткова. И действительно, судя по всему, именно Чертков «принял все меры» не только для того, чтобы Толстой перед смертью не встретился с женой, но и для того, чтобы воспрепятствовать приезду в Астапово остальных членов семьи.

Например, приезд сына Сергея и свидание с отцом могли не состояться. Телеграммы, которые отправила брату Саша до приезда Черткова и после его приезда странно противоречили друг другу. В первой телеграмме, посланной в ночь с 1 на 2 ноября, она сообщала: