Память сердца - Александр Константинович Лаптев

самого Никиту он тоже бы посадил и с удовольствием расстрелял в какой-нибудь «Сухановке»! Но в тридцать восьмом Берию осадил Иосиф. И все эти годы Никита ходил по лезвию ножа – его благополучие и самая жизнь (его и его близких) – зависели от благорасположения Иосифа. Малейший промах сулил гибелью и позором. Но Никита не допустил такого промаха, словно канатоходец, умело прошёл по остро отточенному лезвию, и он до сих пор жив! Но что с ним будет, когда Иосифа не станет? Если Берия возьмёт власть в свои руки, он немедленно уничтожит Никиту – уж в этом он не сомневался. Что же делать? К чему готовиться? Спасать ли Иосифа (а на это надежды почти никакой) или прямо сейчас начинать готовиться к смертельному противостоянию с Берией?

О том, чтобы как-нибудь договориться с Берией, поладить с ним, Никита даже и не подумал. Он внимательно следил за Берией последние пятнадцать лет, успел изучить его и твёрдо понял одно: верить ему нельзя. Договариваться с ним будет только дурак. Берия обманет, предаст, сотрёт в порошок – и будет дальше жить, как ни в чём ни бывало. В этом отношении он был ничем не лучше Иосифа. Разница между ними была лишь та, что Иосифу Никита был нужен, а Берии – нет. Для Берии он наипервейший враг – соперник, от которого нужно избавиться. Да, ситуация была очень тревожная, предельно рискованная! Но Никита не унывал. Он и вообще был человек довольно бодрого, почти весёлого нрава – сказывалась его крестьянская закваска, здоровая натура. Но было и другое соображение: Никита хорошо знал, как ненавидят Берию все те, кто близко с ним сталкивался. А значит, Никита мог заранее заручиться поддержкой всех тех, кто будет голосовать на ближайшем Президиуме. Так сразу, конечно же, не удастся отстранить Берию от дел. Но для начала нужно не дать ему захватить власть в свои руки! – вот что все они непременно должны сделать! И это вполне им по силам. Подумав так, Хрущёв сразу успокоился. Ближайшая цель была ясна. План действий тоже был ясен (в общих чертах). Начинать действовать нужно было прямо сейчас, не дожидаясь, когда Иосиф отойдёт в мир иной. С детства Никита знал это нехитрое правило: чтобы получить хороший урожай, почву нужно заранее удобрить и обработать. А иначе добра не жди!

Nightmare

Иосиф лежал на диване. Под головой его была небольшая подушка, сверху наброшено одеяло. С первого взгляда можно было подумать, что он спит. Но Иосиф не спал. Однако он и не бодрствовал. Это было очень странное – полуобморочное состояние, о котором нормальный здоровый человек не имеет ни малейшего понятия: полуявь-полусон, зловещие галлюцинации вперемежку с проблесками сознания, причудливое переплетение образов, обрывков воспоминаний и бессознательного бреда. Пошли уже вторые сутки, как его хватил удар. За всё это время у него во рту не было и маковой росинки. И никому не пришло в голову влить в его пересохшую глотку несколько капель воды. Он умирал почти так же, как умирает бездомная собака, или дикий зверь, до которого никому нет дела. Только и была разница: зверь специально забивается в глухую нору, ища себе последнее пристанище, где его никто не потревожит, не будет рвать клыками его беззащитную плоть. А рядом с Иосифом были люди, которые должны были оберегать его, угадывать малейшие желания, сдувать пылинки с нахмуренного чела! Ведь Иосиф был не в пустыне! Он находился в огромном городе, где были и больницы, и врачи, и сиделки, и просто неравнодушные люди, которым до всего есть дело. Но помощи не было – ни с чьей стороны. Вместо помощи и сочувствия были равнодушие, страх и тёмные неясные чувства, которые можно было бы назвать предвкушением. Предвкушением чего? Этого никто не знал. Но все чего-то ждали. Все безотчётно чувствовали, что жизнь их скоро переменится. Все они привыкли действовать или по инструкции, или по приказу прямого начальства. Теперь не было ни того, ни другого. Инструкций на такой непредвиденный случай не существовало (об этом позаботился сам Иосиф, который никак не мог взять в толк, что он обычный смертный и когда-то ему всё же придётся умирать; он, видно, рассчитывал прожить тыщу лет, а чтобы не накликать беду, гнал от себя все эти мысли, а заодно прогнал и всех эскулапов, присутствие которых вселяло смутную тревогу и ввергало его в депрессию).

Но и распоряжений ни от кого тоже не было! Просто потому, что никто не решался взять на себя ответственность в такой исключительно опасной и непредсказуемой ситуации! Оставалась надежда на высшее руководство – на тех, кто всегда был рядом с Иосифом и кто, стало быть, несёт ответственность за всё, что происходит! Вот пусть они и решают, что и как! За тридцать лет правления Иосифа в советском человеке выковалась необыкновенная вера в непогрешимость высших инстанций. Это было почти мистическое чувство! Приказы министерств, ведомств, главков, райкомов и крайкомов, равно как и любого чиновника, занимающего какой-нибудь кабинет в какой-нибудь задрыпаной канцелярии – всё это не обсуждалось и не подвергалось сомнению. Если бы «сверху» вдруг позвонили и распорядились немедленно погрузить тело Иосифа в ванну, наполненную ледяной водой – это было бы сделано незамедлительно. С таким же успехом «верхи» могли распорядиться накинуть Иосифу на ноги крепкую верёвку и подвесить его под потолком вниз головой (чтобы кровь прилила к голове и он поскорей выздоровел). Это было весьма правдоподобно и довольно логично, так что имело все шансы на реализацию… Но, к счастью для Иосифа, ничего такого не произошло. Высшие инстанции не стали звонить и распоряжаться. Вместо этого они приехали к Иосифу сами, словно понадеявшись, что с их приездом всё разрешится само собой.

В половине третьего ночи к дому подъехали сразу несколько машин с ярко светящими фарами. Из машин вышли четверо – все те, кто были с Иосифом в последнюю ночь. Немного потоптавшись на улице и собравшись с духом, они гуськом, друг за другом, двинулись к дому. В полном молчании взошли на широкое деревянное крыльцо и приостановились. Навстречу им вышел помощник коменданта Лозгачёв. Он встал перед Берией и, уперев в него остекленевший взгляд, доложил обстановку. Он словно бы сдавал вахту, снимал с себя тяжкий груз. Это было сродни присяге, он как бы давал клятву в том, что он лично сделал всё, что должен был сделать. Он готов на всё ради вождя, не колеблясь пожертвует своей жизнью! Этого,