Моби Дик, или Белый Кит - Герман Мелвилл

в черном теле, а на английском китобойце никогда. И стало быть, это безудержное китобойское хлебосольство для англичан не является чем-то естественным и нормальным; оно случайно и нетипично и, значит, порождено особыми причинами, которые мы здесь вскрыли и сейчас еще поясним.

Занимаясь изысканиями в области левиафанической истории, я наткнулся как-то на старинный голландский фолиант, который, насколько я мог судить по исходившему от него сырому китовому запаху, трактовал о китобойном деле. Заглавие у него было «Дан Купман», из чего я заключил, что он содержит бесценные мемуары какого-нибудь купора с амстердамского китобойца, ибо, как известно, на каждом китобойце ходит свой купорный мастер. Утвердила меня в этом мнении и фамилия издателя — Фитц-Ухнем. Но мой друг доктор Шевелюр, человек высокой учености, профессор нижнеголландского и верхненемецкого языков в колледже Санта Клауса и св. Сосуда, которому я вручил эту книгу для перевода, присовокупив к ней ящик спермацетовых свечей в благодарность за труды, — этот самый доктор Шевелюр не успел бросить взгляд на обложку, как сразу же стал уверять меня, что «Дан Купман» означает не «купор», а «купец». Так или иначе, но этот ученый нижнеголландский фолиант трактовал о голландских промыслах и содержал, среди прочих сведений, весьма интересный раздел о промысле китобойном. Именно в этом разделе, озаглавленном «Смеер», что значит «Сало», я нашел длинный и подробный список продуктов, которыми были наполнены кладовые и чуланы ста восьмидесяти голландских китобойцев; из этого списка в переводе доктора Шевелюра я заимствую следующие строки:

400 000 фунтов говядины

60 000 фунтов фрисландской свинины

150 000 фунтов вяленой трески

550 000 фунтов сухарей

72 000 фунтов свежего хлеба

2800 кувшинов коровьего масла

24 000 фунтов тексельского и лейденского сыра

144 000 фунтов сыра (видимо, низкосортного)

1650 ведер джина 10800 бочек пива

Обычно статистические таблицы бывают непереносимо сухи; но в данном случае это не так, ибо на читателя здесь изливаются целые бочки и ведра, кварты и пинты доброго джина и доброго веселья.

В свое время я потратил три дня на усердное переваривание означенного пива, мяса и хлеба, и при этом меня осенило немало глубоких мыслей, достойных трансцендентального и платонического приложения; а затем я и сам составил одну вспомогательную таблицу с приблизительными количествами трески и всего прочего, приходившимися на каждого нижнеголландского гарпунщика в старинной гренландской и шпицбергенской китобойной флотилии. Прежде всего поражают грандиозные порции поглощаемого масла, а также тексельского и лейденского сыра. Впрочем, это я отношу за счет естественно маслянистой скользкой природы перечисленных продуктов, еще сильнее омаслившихся благодаря маслянистой природе занятия упомянутых людей, и в особенности благодаря тому, что они ведут промысел в ледовитых Полярных морях, у самых берегов Эскимосии, где на веселых пирах туземцы подымают за здоровье друг друга кубки колесного масла.

Количество пива — 10 800 бочек — тоже очень велико. Поскольку в полярных водах промысел ведется только в течение короткого лета, характерного для тамошнего климата, весь рейс, включая путь до Шпицбергена и обратно, продолжается у голландского китобойца каких-нибудь три месяца; и если положить по 30 членов экипажа на каждом из 180 судов их китобойной флотилии, мы получим всего 5400 нижнеголландских матросов; и стало быть, ровно по две бочки пива на брата в качестве двенадцатинедельной нормы, не считая щедрой толики от 1650 ведер джина. Ну, а чтобы эти джинно-пивные гарпунщики, до такой степени накачавшиеся спиртным, были способны стоять на носу вельбота и без промаха целиться в стремительно летящего кита, — это, казалось бы, довольно мало вероятно. И тем не менее они целились, да и попадали тоже. Впрочем, не следует забывать, что происходило это на далеком севере, где пиво полезно для здоровья; у наших гарпунеров на экваторе пиво вызвало бы сонливость на мачте и головокружение в лодке, отчего воспоследовали бы печальные потери для Нантакета и Нью-Бедфорда.

Но ни слова больше об этом; довольно было здесь перечислено, чтобы показать, что староголландские китобои за два-три столетия до нас были любители пожить в свое удовольствие и что английские китобои наших дней не пренебрегли столь блестящим примером. Ибо, как говорят они, плавая с пустыми трюмами по океанам, если ты не можешь извлечь из мира ничего лучшего, извлеки из него, по крайней мере, хороший обед. А на этом и содержимое графина пришло к концу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Глава CII

Под зеленой сенью Арсакид

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

До сих пор, описывая Кашалота, я останавливался главным образом на чудесах его внешнего облика и только в самых редких случаях — на отдельных чертах и подробностях его внутреннего строения. Однако теперь, чтобы постичь его целиком и до конца, мне надлежит расстегнуть его еще дальше, спустить чулки, снять подвязки, повыдергать крючки из ушек во всех его самых сокровенных суставах и выставить его перед вами в окончательно обнаженном виде: то есть в его абсолютном скелете.

Постой-ка, Измаил, как же так? Откуда же ты, простой гребец на вельботе, можешь знать о том, что сокрыто у кита в глубине? Или ученый Стабб, взгромоздившись на шпиль, читал вам лекции по анатомии китообразных? и демонстрировал аудитории, подняв при помощи лебедки, образец китового ребра? Объяснись же, Измаил. Разве ты можешь разложить у себя на палубе взрослого левиафана, как раскладывает повар на блюде жареного поросенка? Ведь не можешь, верно? До сих пор, Измаил, ты правдиво рассказывал о том, что видел собственными глазами; но теперь остерегись, ты присваиваешь себе исключительное право Ионы — право говорить о стропилах и балках; о прогонах, коньковом брусе, лагах и пилястрах, составляющих каркас левиафана; а также, быть может, о мыловарнях и маслобойках его внутренностей.

Я признаю, что со времен Ионы мало кому из китобоев удавалось проникнуть глубоко под шкуру взрослого кита; однако мне была дарована счастливая возможность изучить его анатомию в миниатюре. Однажды на палубу корабля, на котором я плавал, был целиком поднят маленький теленок кашалота — ради мешка, или торбы, из которой изготовляются ножны для лезвий гарпуна и остроги. Уж не думаете ли вы, что я упустил такой случай и не воспользовался ножом и резаком, чтобы сломать печати и прочесть все, что содержалось в этом юном кашалотике?

А что касается точных сведений о костях левиафана в его полном, гигантском развитии, то этими сведениями я обязан моему ныне покойному царственному другу Транко, царьку острова Транке, из группы Арсакид. Как-то, много лет тому назад, когда я ходил на