Вера в горниле Сомнений. Православие и русская литература в XVII-XX вв. - Михаил Дунаев

Ибо вне Церкви поиск выхода из тупика безнадёжен, какими бы обманами, иллюзиями и миражами ни тешили себя ищущие. Болезнь можно лечить лишь воздействуя на причину её, а не увлекаясь устранением внешних симптомов. Причина же всего — греховная повреждённость человеческой природы.

Поэтому неизменно истинное общее дело у всех может быть одно: Литургия. Подлинное неслиянное единство — духовно созерцаемое в Пресвятой Троице — может быть осуществлено единственно в мистическом Теле Христове через восприятие единства благодати.

Вопрос о Церкви становился не только вневременным, судьбоносно значимым для человека (ибо вне Церкви нет спасения), для общества, но и злободневно насущным. Русская литература этот вопрос обозначила отчётливо, начиная с Гоголя и славянофилов. Этого вопроса не могли обойти ни Достоевский, ни Толстой, каждый по-своему на него отвечавшие. Первыми же, кто попытался осмыслить проблему бытия Церкви через изображение внутреннего бытового существования её, стали Мельников-Печерский и Лесков. Один сделал это опосредованно: отображая прежде всего жизнь староверов и сектантов, то есть антицеркви, через отрицание которой осмыслял истину; другой, не обойдя и этой темы, впервые в русской литературе предложил читателю описание жизни и быта духовного сословия, показал его изнутри и в том попытался высмотреть все, порою незаметные извне, проблемы церковной жизни в конкретности времени.

1

В середине 80-х годов Лесков писал: "Бог есть, но не такой, которого выдумала корысть и глупость. В этакого Бога если верить, то, конечно, лучше (умнее и благочестивее) — совсем не верить, но Бог Сократа, Диогена, Христа и Павла — "Он с нами и в нас", и Он близок и понятен, как автор актёру".

Бог, которого выдумала корысть и глупость, — это, надо догадываться, Бог в Православии. Такому Богу противопоставляется некое единое понимание Бога Диогеном и Христом, Сократом и апостолом Павлом. Предерзостно. Некорректно также сопоставление отношения творения к Творцу с отношениями актёра и автора пьесы. Здесь некоторое наложение лесковского своеобразия на известный по толстовству комплекс синкретических воззрений.

Некоторый мировоззренческий хаос, который мы встречаем в высказываниях Лескова, в его публицистике, в его художественном творчестве, определён в большой мере бессистемностью образования писателя. Лесков не завершил даже курса гимназии и был самоучкой, хоть и гениальным, но не знающим подлинной выучки и дисциплины овладения знаниями. В натуре Лескова во всём властвовала стихия, которая порой увлекала его слишком далеко, и в писательской, и в семейной, и в бытовой, и во всех прочих сферах жизни. Недаром он сам это состояние подвластности стихийным влечениям характеризовал так: "ведёт и корчит". Вело и корчило его часто и в религиозных исканиях.

Богатейший жизненный опыт помог начинающему писателю, когда он вынужден был добывать пером средства на жизнь. Правда, писать начал не с беллетристики, а с публицистических статей. "Пробою пера" сам он назвал появившиеся в "Отечественных записках" за апрель 1861 года "Очерки винокуренной промышленности. (Пензенская губерния)". Успех первых публикаций был продолжен. Перо оказалось бойким. Вскоре Лесков попробовал себя и как беллетрист. В марте-мае 1862 года появились первые, не вполне совершенные ещё рассказы Лескова — «Разбойник», "Погасшее дело", "В тарантасе".

После неприятностей со знаменитыми петербургскими пожарами в начале лета 1862 года, когда заметкой Лескова по этому поводу оказались недовольны как власти, так и либеральные круги (а это уже его судьба на долгие года — не угождать ни правым, ни левым), писатель осенью отъезжает в Европу. Он живёт весьма беспорядочно в Париже, весной 1863 года возвращается в Петербург и публикует повесть «Овцебык» — произведение, с которого началось его признание в большой литературе. Затем до декабря работает, подгоняемый мстительным чувством, над первым своим романом, антинигилистической сатирой "Некуда".

Одно из центральных стремлений во всём творчестве Лескова — отыскание в жизни и отображение в литературе различных проявлений типа праведника, существованием которого, по убеждённости писателя, только и может быть прочной и верной вся жизнь на земле.

Писатель убежден: не только "не стоит село без праведника", но без праведника жизнь невозможна вообще. Окончательно это идея пришла к Лескову в работе над рассказом «Однодум» (1879). Но подступ к теме ощущается и в ранних работах его. По сути, первым эскизом к образу праведника стал "Овцебык".

Василий Петрович Богословский, по прозвищу Овцебык, оригинальная фигура, каких немало ещё появится у Лескова. Душа его томится тем злом, какое он видит в мире.

Овцебык видит основу зла — в стяжании, в наличии богатства, собственности. "Сердце моё не терпит этой цивилизации, этой нобилизации, этой стерворизации". Неприятие у него имеет вполне определённую основу: "Про мытаря начал, да про Лазаря убогого, да вот кому в иглу пролезть можно, а кому нельзя…" Опирается он на евангельскую притчу о мытаре и фарисее (Лк. 18,10–14), об убогом Лазаре и богаче (Лк. 16,19–31), на слова Христа о трудности вхождения богатого в Царство Божие (Мф. 19,24). Верное же средство противления такому злу Овцебык видит в существовании особенных людей, знающих истину и жизнью подтверждающих такое знание. Слово праведник ещё не выговорено, но уже подразумевается: "Сезам, Сезам, кто знает, чем Сезам отпереть, — вот кто нужен! — заключил Овцебык и заколотил себя в грудь. — Мужа, дайте мужа нам, которого бы страсть не делала рабом, и его одного мы сохраним душе своей в святейших недрах".

Овцебык занят поиском праведных: "всё людей евангельских ищет". И никак не может отыскать — вот его главная беда. Он ищет и в монастырях, и у раскольников — тщетно. И в том хитрость авторская, что сам Овцебык такой "евангельский человек" и есть.

Однако по поведению, по всей манере мыслить, говорить, держаться с людьми Овцебык таков, что ужиться с ним трудно. Наберись подобных «праведников» в достатке — жизнь превратится в ад. Василий Петрович слишком примитивен и туп, ибо хотя всё в нём строится как будто по Евангелию (насколько в его силах), но Евангелие он толкует "на свой салтык", а умом он отчасти некрепок. Он из семинаристов, даже в Казанскую Духовную академию смог поступить, но не прижился, ибо его слишком узкому представлению о жизни она никак соответствовать не может. Всегда, и всюду он недоволен ею. Чуть что не по нему — он всё бросает и уходит. Чувства ответственности у него — нет. Помышляя о благе всего человечества, Овцебык не озаботился судьбой собственной матери и бросил её на попечение сторонних людей. Терпения и любви у него недостаёт, чтобы уживаться с людьми.

Да и причину зла он видит основную неверно: приверженность к сокровищам на земле не причина, а следствие той повреждённости грехом, какую человек прежде должен побороть в себе, а потом уж идти к людям. Смерть же Овцебыка, самоубийство, лишь подтверждает: греховной страсти в себе не было у него силы побороть, да не было и желания как будто, ибо не было понимания необходимости того. Конец подобных людей нередко трагичен: не умея справиться с реальностью жизни, слишком расходящейся с их идеальными требованиями, они добровольно уходят из неё.

2

"Некуда". Название романа слишком красноречивое. Мечутся, тычутся во все тупики слепые беспокойные человечки, жаждущие стать поводырями таких же слепых, как и они сами, а некуда им идти, некуда деться. Некуда привести тех, кого они намереваются вести за собою. Некуда. Забрели в окончательный тупик, и сами не сознают, что идти — некуда.

Характеристики "новых людей" совершенно однотипны по всему пространству этого романа. Лесков отнюдь не отрицает во многих наличие честных стремлений, но стремления эти гибли в общей массе той мерзости, какая преобладала в движении.

Общее дело, которое творят эти люди, не может не нести разрушения и гибели всего живого. Таким делом становится для нигилистов романа Дом Согласия, коммунальное сосуществование, реальным прообразом которого была Знаменская коммуна, организованная литератором Слепцовым и развалившаяся из-за нехватки подлинной близости, о которой так заботились эти прогрессисты. Знаменская коммуна была одним из тех лабораторных пробирочных экспериментов, неуспех которого предвещал крах любого опыта большего масштаба.

Тайная мечта этих деятелей была высказана одним из них откровенно: "Залить кровью Россию, перерезать всё, что к штанам карман пришило. Ну, пятьсот тысяч, ну, миллион, ну, пять миллионов… Ну что ж такое? Пять миллионов вырезать, зато пятьдесят пять останутся и будут счастливы".