Мифы Ктулху - Говард Лавкрафт

Как бы то ни было, наш драмкружок интеграция тоже настигла — в лице маленькой пятнадцатилетней негритяночки именем Сисси Джексон, молодого дарования, типа. Из того первого дня весеннего семестра запомнилось мне только одно — я впервые в жизни увидел негритянку с прической «афро», только мы тогда не знали, что это вообще такое: смотрелось, надо сказать, чудн о, точно она только-только из больницы выписалась или вроде того.

К слову сказать, так оно и было. А ты знаешь, что Малькольм Икс[136] еще четырехлетним ребенком своими глазами видел, как белые убили его отца, — и это сделало из него борца не на жизнь, а на смерть? Так вот, отца Сисси застрелили на ее глазах, когда она была совсем маленькой — об этом мы позже узнали, — вот только борца из нее не получилось. Она лишь стала бояться всего на свете — замыкалась в себе и неделями ни с кем не разговаривала. Иногда настолько выпадала из действительности, что ее в психушку увозили; и, уж разумеется, не прошло и двух дней, как вся школа только об этом и судачила. Да по ней и так все было видно: в школьном театре — а, Милти, у средних школ на Острове деньги водились в большом количестве, тут уж ты мне поверь! — она все, бывало, норовила спрятаться на последнем ряду, ни дать ни взять испуганный крольчонок. Росту в ней было — четыре фута одиннадцать дюймов, а весу — от силы восемьдесят пять фунтов,[137] и то если в воду обмакнуть. Может, поэтому борца из нее и не вышло. Черт, да не в росте дело! Она всех боялась до дрожи. И проблема черных и белых тут вообще ни при чем: я как-то раз приметил ее в уголке с одним из чернокожих учеников: весь из себя положительный такой мальчик, воспитанный, в костюмчике, в белой рубашке, при галстуке, с новехоньким портфелем, все как полагается, — и увещевал ее так, как будто речь шла о жизни и смерти. Да что там — умолял, даже плакал. А она только вжималась в угол, точно надеялась вообще исчезнуть, да головой мотала: нет, нет, нет! Говорила она не иначе как шепотом — кроме как на сцене, а иногда даже и там. В течение первой недели она четырежды забывала свои реплики — просто стояла на месте с остекленевшим взглядом, готовая провалиться сквозь землю, — а пару раз просто выходила из мизансцены, как будто пьеса уже закончилась, — прямо посреди репетиции.

И вот мы с Алом Копполино ничего лучше не придумали, как пойти к директору. Я всегда думал, что у Алана у самого не все дома, — не забывай, Милти, это 1952 год! — потому что он запоем читал всякую бредятину — «Культ Ктулху», «Зов Дагона», «Жуткое племя Ленга» — да-да, помню я эту киношку по Г. Ф. Лавкрафту, за которую ты слупил десять процентов и в Голливуде, и на телевидении, и за повторные показы, — но много ли мы тогда понимали? В те времена на вечеринках мы распалялись, всего-то-навсего потанцевав щека к щеке; девочки носили носочки и нижние юбочки, чтобы верхняя юбка пышнее лежала; а если ты приходил в школу в безрукавке, ну что ж, о’кей — в Центральной процветало свободомыслие, — но только, пожалуйста, чтобы гладкая, без рисунка. Однако ж я знал, что мозгов Алу не занимать, так что предоставил говорить ему, а сам только кивал при каждом удобном случае. В ту пору я был ноль без палочки.

— Сэр, мы с Джимом обеими руками за интеграцию, и мы оба считаем, либерализм — это просто здорово, но… хм… — начал было Ал.

Директор смерил нас этаким характерным взглядом. Ой-ёй…

— Но? — осведомился он холодным как лед голосом.

— Видите ли, сэр, — продолжал Ал, — мы насчет Сисси Джексон. Мы считаем, она… хм… больна. Ну, то есть не лучше ли будет, если… ну, то есть все говорят, что она только что из больницы, и нам всем это тяжело, а уж ей-то, надо думать, еще тяжелее приходится, и не рановато ли ей…

— Сэр, — промолвил я. — Копполино хочет сказать, мы ни разу не против интеграции белых и негров, но это — никакая не расовая интеграция, сэр, это интеграция в среду нормальных людей чокнутой психопатки. Ну, то есть…

— Джентльмены, возможно, вам небезынтересно будет узнать, что в IQ-тестах мисс Сесилия Джексон набрала больше баллов, нежели вы оба. А руководители театральной секции сообщают, что таланта в ней больше, чем в вас обоих, вместе взятых. А учитывая ваши оценки за осенний семестр, я ничуть не удивлен…

— Ага, конечно, — и в пятьдесят раз больше проблем, — сквозь зубы процедил Ал.

А директор между тем соловьем разливался: сказал нам, что мы должны немерено радоваться редкой возможности с нею работать, потому что она такая вся из себя умная, ну прям гений, и что чем скорее мы прекратим распространять идиотские слухи, тем больше шансов будет у мисс Джексон привыкнуть к Центральной, а если он только краем уха услышит, что мы опять ей докучаем или сплетничаем на ее счет, то нам придется ох несладко, чего доброго, вообще из школы вылетим.

А затем лед в его голосе растаял, и он рассказал нам, как какой-то белый коп пристрелил ее папу — просто так, без всякого повода, прямо на ее глазах, а ей тогда пять лет было, и умер ее папа на коленях у маленькой Сисси, истекая кровью в сточную канаву. И еще — какая бедная у нее мама, и еще разные ужасные вещи из ее биографии, и уж если этого недостаточно, чтобы свести беднягу с ума — «вызвать проблемы», как деликатно выразился директор… ну, словом, к тому времени, как он закончил, я чувствовал себя распоследним гадом, а Копполино вышел из кабинета директора, прижался лбом к плитке — у нас стены всегда облицовывались плиткой по всей площади досягаемости, чтобы проще было граффити смывать, хотя мы в те времена и слова-то «граффити» не знали, — и разревелся как младенец.

Так что мы организовали кампанию «Помоги Сесилии Джексон».

И господи, Милти, как эта девчонка играла! На нее никогда нельзя было положиться, вот в чем беда; на этой неделе она вся вкладывалась в работу, вкалывала не покладая рук — голосовые упражнения, гимнастика, фехтование, в кафетерии Станиславского читала, спектакли шли «на ура»; на следующей неделе — вообще ничего. Нет, на сцене она вполне себе присутствовала, всеми своими восьмьюдесятью пятью фунтами, но просто механически проговаривала роль, как если бы мысли ее были далеко: техника — безупречная, эмоции — на нуле. Позже я слыхал, что в такие периоды она отказывалась отвечать на вопросы на уроках истории или географии, просто тушевалась и молчала, как в рот воды набрала. Но стоило ей сосредоточиться — и она выходила на сцену и подчиняла ее себе как полновластная хозяйка. В жизни не видывал подобного таланта. В пятнадцать-то лет! И — малявка малявкой. Ну, то есть — голос оставляет желать (хотя, наверное, с возрастом эта проблема исчезла бы), фигура — честное слово, Милт, помнишь старую шутку У. К. Филдза[138] про две аспиринки на гладильной доске? И — мелкая совсем, ни кожи, ни рожи, как говорится, но, господи, кому и знать, как не тебе и мне, что это все неважно, если умеешь себя подать. А эта — умела. Однажды она сыграла царицу Савскую в одноактной постановке перед живой аудиторией — ну, перед родителями и другими детишками, понятное дело, а перед кем бы еще? — и великолепно сыграла! Потом я ее еще в шекспировских пьесах видел. А однажды — подумать только! — она изображала львицу на уроке пантомимы. У нее было все, что нужно. Подлинная, абсолютная, чистая погруженность. А в придачу — умница каких мало; к тому времени они с Алом задружились — не разлей вода. Я как-то раз слышал, она ему объясняла (дело было в зеленой комнате, днем после постановки про царицу Савскую — она как раз грим снимала кольдкремом), как просчитывала в характере персонажа каждую черточку. А потом протянула ко мне руку, вроде как прицелилась, точно из пулемета, и объявила: