Паутина и скала - Томас Вулф

— Да, сэр! — твердо ответил мистер Бредшоу. — Самую что ни на есть! Настоящие американский кофе, бисквиты, кукурузный хлеб, свиные отбивные, яичницу с ветчиной — яйца поджарят до той степени, как скажете! — гренки, настоящий бифштекс из вырезки, какой только окажется вам по зубам…

— И яблочный пирог? — жадно спросил Хумпершлагель.

— Да, сэр! — твердо ответил мистер Бредшоу. — Лучшего вы и не видели — поджаристый, с корочкой, всегда свежий!

— Ура-а! — торжествующе заревел Хумпершлагель. — Ведите нас в это место! Скажите, где оно находится! Когда сможем, пойдем вместе — братец, я умираю от голода, я не могу ждать!

И так повсюду. Кричаще разодетый бруклинско-бродвейский еврей в элегантной серой шляпе, ухарски сдвинутой набекрень над большим крючковатым носом, в забрызганных грязью сверкающих туфлях, с сигарой, высокомерно зажатой в уголке кривящегося рта, запустив руки в карманы щегольского пиджака и слегка покачиваясь взад-вперед, обращается резким, покровительственным голосом к небольшому кружку внимающих ему знакомых:

— Нет уж!.. Нет уж, дудки!.. Хотел я полюбоваться тем, что у них есть, но один раз взглянул, и будет! Хватит с меня!.. Я повидал все — лондонский Тауэр, Букингемский дворец, Берлин, Мюнхен, Будапешт, Рим, Неаполь, Монте-Карло — все эти места, — сказал он, снисходительно покачав головой. — Облазил весь этот город, в Пар-риже ничего такого нет, чего б я не знал. Черт возьми! — внезапно зарычал он и, выхватив изо рта сигару, огляделся по сторонам с угрожающем видом, — про этот… город ничего мне рассказывать не нужно! Я побывал в каждом… заведении, какие только здесь есть. Повидал все.

Он сделал паузу, неторопливо сунул сигару опять в уголок рта, мягко качнулся на носках блестящих туфель, с легкой улыбкой превосходства понимающе кивнул и заговорил с выразительной неторопливостью:

— Нет уж! Нет уж, дудки! Я вдоль и поперек облазил этот город — и поверьте мне, поверьте мне — мы их переплюнули во всем… Что там говорить! Что там говорить! У них нет ни единого заведения, которое у нас не было в десять раз лучше… Я всю жизнь слышал про этот город, подумал — дай-ка взгляну на него. Пар-риж! Да что в нем такого, черт побери! — зарычал вдруг он снова, выхватив сигару изо рта и так угрожающе навел на слушателей, что те попятились. — О чем вы говорите, черт возьми? — вызывающе спросил он, хотя никто не произнес ни слова. — Да я могу показать вам на маленьком старом Бродвее больше заведений, чем этот… город мечтал иметь! Что там говорить! Что там говорить! Здесь самые лучшие заведения выглядят как забегаловка Маллигена на Шестой авеню!.. Нет уж, дудки! Это не для меня! Хватит. Один раз взглянул, и будет! Я сыт по горло! Повидал, что хотел повидать, и конец! Теперь маленький старый Нью-Йорк меня вполне устраивает!

И, удовлетворенный наконец этим торжественным утверждением собственного патриотизма, он сунул большие пальцы под мышки, качнулся взад-вперед, передвинул сигару в другой уголок рта и выпустил из ноздрей большой клуб густого, ароматного дыма.

Вот такой была контора «Америкен Экспресс» летом 1928 года в Париже, куда письмо так и не пришло.

Однажды вечером Джордж отправился в Фоли Бержер и добрался туда поздно. В вестибюле было пусто; люди в кассе и двое мужчин за высоким столом у дверей глядели на него холодными галльскими глазами. Джордж просмотрел расценки на билеты; классификация их была непонятной; разобраться в ней он не мог. К нему подошел мужчина в вечернем костюме — представитель ночного парижского племени, лет тридцати пяти, с черными, блестящими прилизанными волосами, безжизненными глазами рептилии, большим крючковатым носом корыстолюбца, хитрым лицом.

— Месье, — вопрошающе и вместе с тем убедительно произнес он, — может, я чем-то могу помочь вам?

Джордж, вздрогнув, обернулся, поразился великолепному виду этого лощеного создания и, запинаясь, промямлил:

— Я… какой билет нужно мне…

— Ах, билет! — воскликнул мужчина с таким видом, словно на него снизошло откровение. — Mais parfaitement! Monsieur, — произнес он вкрадчиво, — permettez moi![21] Я атташе — Vous comprenez[22] — этого театра. Я куплю вам билет.

— Только не… только не слишком дорогой, — промямлил Джордж, стыдясь говорить о каких-то жалких ценах с этим великолепным ночным существом. — Что-нибудь… что-нибудь за умеренную цену, понимаете?

— Mais parfaitement! — воскликнуло снова лощеное существо. — C'est entendu. Quelque chose du moyen prix.[23]

Этот человек взял у Джорджа протянутую стофранковую банкноту, подошел к окошку кассы, быстро переговорил с сидевшими внутри и купил самый дорогой билет. Потом сказав с улыбкой: «S'il vous plait, monsieur»,[24] подошел к столу, где двое стражей двери хмуро поглядели на билет, сделали запись в книге и разорвали его пополам, затем отдал разорванный билет Джорджу с легким поклоном, но без сдачи.

— А теперь, — вкрадчиво сказал он, когда Джордж, несколько ошеломленный быстротой и дороговизной этой процедуры, вознамерился войти, — вы хотите повидать танцовщиц, n'est-ce pas?[25]

— Танцовщиц? — промямлил Джордж. — Нет, я пришел посмотреть представление.

— О, — махнул рукой с веселым смехом Темноглазый. — Но время еще есть! Время есть! И для начала мы пойдем к танцовщицам, n'est-ce pas?

— Как-нибудь в другой раз — я и так уже опоздал на представление!

— Mais pas du tout! — громогласно возразил Темноглазый. — Du tout, du tout, du tout![26] Представление еще не началось. Поэтому времени у нас много.

— Не началось? — переспросил Джордж, с беспокойством глянув на часы.

— Нет-нет! Еще полчаса! — настоятельным тоном произнес Темноглазый. — А теперь — идемте со мной, а? — продолжал он вкрадчиво. — Посмотреть танцовщиц. Думаю, вам понравится — да!

— Это считается частью представления?

— Ну да! Parfaitement!

— А вы работаете здесь?

— Ну да, monsieur. Дирекция — как это сказать — поручает мне обслуживание иностранцев. — Он заразительно улыбнулся и сделал руками и плечами изящный жест. — Так что, если хотите, я вам покажу тут кое-что — а? — пока не началось представление?

«До чего славный человек! — с благодарностью подумал Джордж. — И как предусмотрительно со стороны дирекции поставить его здесь для помощи иностранцам!.. Однако, должно быть, под конец он рассчитывает получить чаевые». И заколебался, не зная, возьмет ли такой лощеный, воспитанный человек на чай.

— Ну, идем — а? — улыбнулся Темноглазый. — Думаю, девочки вам понравятся. Par ici, monsieur![27]

Он любезно распахнул створку двери перед Джорджем и когда выходил сам, что-то быстрое, неуловимое пронеслось между мим и людьми в вечерних костюмах за высоким столом. Не улыбка, не слово, а нечто исполненное ликования, суровое, холодное, бессердечное и застарелое, зловещее, как ночь.

Когда они вышли, Джордж удивленно, обеспокоенно взглянул на француза, но ободряюще взятый за руку, позволил себя увести.

— А что же танцовщицы? — спросил он. — Разве они не здесь, не в театре?

— Mais non, mais non, — вкрадчиво ответил Темноглазый. — У них — как это называется? — отдельный atablissement.[28]

— Но он является частью Фоли Бержер?

— Mais parfaitement! Monsieur, я вижу, в Париже новичок, а?

— Да, я здесь недавно.

— И долго собираетесь пробыть?

— Не знаю — месяца полтора, может, подольше.

— А! Это хорошо! — одобрительно кивнул Темноглазый. — Будет время научиться языку, а?.. Да!.. Это будет хорошо!.. Если станете понимать язык, — он слегка пожал плечами, — tout va bien![29] если нет, — он развел руками и заговорил сожалеющим тоном, — в Париже очень много плохих людей. Не французов! No, no, no, no! C'est les Russiens… les Allemands… les ltaliens.[30] Они обманывают тех, кто не понимает а са… Вы даете им дол-лар обменять! — воскликнул он. — Ах-х! Доллар! Будьте осторожны с дол-лар!.. Не давайте им дол-лар! Если хотите обменять дол-лар, идите в банк! У вас есть дол-лар? — с беспокойством спросил он.

— Нет, — ответил Джордж. — Только дорожные чеки.

— Ах-х! — воскликнул Темноглазый и одобрительно кивнул. — Это лучше! Тогда вы можете пойти в банк americain, n'est-ce pas?

— Да.

— Это много, много лучше! — сказал Темноглазый и оживленно закивал с одобрением. Они пошли дальше.

Вокруг все было ярко, резко освещено, но теперь улицы и здания обладали замкнутым, таинственным, непроницаемым видом, той монументальной безжизненностью, которая большей частью характерна для ночного Парижа. Путь у Джорджа и его спутника был недалеким. Пройдя от театра два квартала, они свернули на другую улицу и остановились перед домом очень замкнутого, таинственного вида, из его верхних, закрытых ставнями окон волнующими полосками пробивался свет.