Тяга к свершениям: книга четвертая - Андрей Васильевич Меркулов

прежде эти, столь знакомые ему эмоции, не выражались с такой отчетливой, всеобъемлющей, всепоглощающей силой — они полностью завладели им, буквально сковав тело и разум.

Стараясь быть как можно более незаметным, Майский прижался к самому краю тротуара, то и дело чуть не сваливаясь на ходу в сугробы. Он ни на кого не смотрел, вообще почти не поднимал головы, будто не имея на это морального права; если же кто-то проходил рядом, навстречу ему, то он тут же весь зажимался, замедлял шаг, практически останавливался, боясь столкнуться или просто помешать движению идущего навстречу человека.

Майский не осознавал причины своего оцепенения, а лишь чувствовал в себе сильнейшее смятение и неуверенность. Ему казалось, что он выглядит крайне нелепо и невнятно; представлялось, что он неправильно держится, не так шагает, движется. Всеми силами он пытался взять под контроль свое тело, но от этого действия его становились только еще более топорными, а сознание вверглось в совершеннейший ступор. С огромным трудом Майский шел вперед, думая лишь о том, как бы скорее добраться до банка. Однако пройдя сосем немного, он вдруг заметил что находится возле дома родителей, и тут же направился к нему, не имея ни малейшего понятия, кого и зачем хотел там увидеть, не задумывался даже о том, ждали его или нет.

Оказавшись на лестничной площадке, Майский позвонил в дверь квартиры. Никто не открывал. Выдержав продолжительную паузу, он позвонил снова; затем еще, и еще — по-прежнему молчание. Тогда он наклонился и прислушался — в квартире была гробовая тишина. Не уловив ни единого звука, Майский отстранился и уставился на дверь. В растерянности стоял он несколько минут, не звоня больше и, в тоже время, не решаясь уйти, как вдруг неожиданная мысль озарила его: он выхватил было из кармана телефон, но вместо того, чтобы набрать какой-нибудь номер, молча вперился в него глазами. Кому звонить? Что и как говорить? — эти вопросы завертелись в его голове и, кажется, ни на один из них он не мог найти ясного ответа. Сознание Майского смешалось и он, недвижимый, лишь продолжал смотреть на телефонный аппарат. Внезапно раздался звук открывающегося замка и дверь, что находилась слева от него, отворилась. Все произошло в полнейшей тишине: этому не предшествовало никаких шагов, никакого движения, шума — дверь просто раскрылась в одно мгновение, резко и неожиданно, так что Майский с перепугу даже выронил из рук телефон.

— Здравствуй Максим, — раздался чуткий голос показавшейся из приоткрытой двери пожилой женщины — соседки Павла Федоровича и Юлии Романовны. Она была одета по-домашнему и очевидно не собиралась покидать квартиру.

— Здравствуйте, — ответил ей Майский, подбирая детали разлетевшегося при ударе об пол телефона.

— Дома-то нет никого, — продолжила старушка. — Сутра как все ушли, так и не появлялись… А ты что хотел-то? Скажи — я передам, когда кто-нибудь придет.

— Нет, спасибо… Я уже ухожу… Спасибо…, — поднявшись, отрывисто и невнятно пробубнил Майский, стыдливо пряча глаза и даже ни разу не взглянув на пожилую женщину.

— Если хочешь, можешь у меня подождать…, — добавила совсем сбитая с толку старушка вслед Майскому, который уже сбегал по лестнице, спеша оставить подъезд.

Никогда еще дорога до банка не была для Майского такой долгой и мучительной. Добравшись же до места, он обнаружил внутри множество самого разного народа и, выяснив кто последний, принялся ждать своей очереди. Стоя в угнетенном своем состоянии в заполненном людьми холле банка с огромным трудом Майский сдерживал себя от того, чтобы, бросив все не выбежать прочь, но, скрепившись, прождал-таки почти полчаса и, получив свои четыре тысячи девятьсот семьдесят рублей, не мешкая направился к дому.

Майский был подавлен: нараставшие тревожные ощущения распаляли его чувства и путали разум. Мучительные мысли, что все окружающие смеются над ним, что он всеми презираем, всем ненавистен, сводили его с ума. Идя по улице, он маневрировал в разные стороны, стараясь никому не мешать, но при всем его внутреннем желании и прилагаемых усилиях то и дело не в состоянии был сходу разминуться с попадавшимися навстречу людьми: сойдясь с кем-нибудь почти вплотную, он предпринимал судорожные попытки обойти человека, которые удавались, как правило, не ранее чем с третьего раза. Каждая подобная ситуация еще больше угнетала Майского: ему казалось, что он представляет жалкое зрелище; находиться в окружении людей стало для него мукой. Вдруг справа раздался громкий в несколько голосов смех: сходу бросив в сторону беглый взгляд, Майский заметил небольшую группу молодых людей, которые стояли вместе, но совсем не общались друг с другом, а все как один расплывшись в широких открытых улыбках, смотрели в его направлении. Майский резко отвернулся, совсем смешался. Движения его сделались еще более неловкими: он уже еле держался на ногах, шаркая на ходу ботиками и несколько раз чуть не запнувшись буквально на ровном месте. Грудь Майского сковало, так что он не мог толком вздохнуть, голова кружилось, сердце неистово колотилось, и хотя он шел совсем небыстро, весь с макушки до ног был мокрый от пота. Пройдя еще метров сто, совершенно вымотанный, чувствуя, что не в состоянии больше находится на заполненном людьми тротуаре, он из последних сил нырнул в показавшийся справа между домами проход.

Свернув с улицы, Майский попал в узкий пешеходный проулок, который пролегал между двумя рядами старых кирпичных трехэтажных домов с маленькими темными заляпанными оконцами. Здесь не оказалось ни одного человека, да кроме того было значительно тише, и ему сразу стало легче: впервые за несколько часов он поднял голову и вздохнул полными легкими, чувствуя, как оцепенение и тревога ослабляют свою хватку. Проулок тянулся насквозь до противоположной улицы и Майский, расстегнув наполовину замок куртки, совсем замедлил свой ход, не желая скоро покидать это спокойное место. С каждым шагом движения его становились все более свободными, мысли начали проясняться и как только рассудок вышел из ступора, лютая злоба вновь окутала его. Отягощенное мучительными переживаниями до крайности истерзанное подсознание Майского металось и билось в отчаянии, и в ответ на эти непереносимые душевные страдания, неистовая дикая ненависть вспыхнула в нем. Преступная власть, коррумпированные чиновники, Белокобыльский и Литовская — они были виновны в том, что с ним происходило! Все это сделали они: они уничтожили его, превратив в того, кого он сам теперь презирал и ненавидел! Он с силой сжал зубы: желчная злоба захватила его разум, и кроме этой озлобленности не было более ничего.

Распаляемый лютой ненавистью, Майский не заметил, как дошел до противоположного конца проулка, где услышал вдруг странный, все усиливающийся гул. Он