Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

Вдруг, без всякой связи с этими мыслями и вопреки радужному настроению, он увидел себя на глухом морозном снегу: таежная ночь, хрусткий снег и он — в центре волчьего круга.

Видение было коротким, как далекая зарница.

Барон Будберг в приемной,— доложил Долгушин.

— Что еще ему нужно?

1 — Барон пришел попрощаться.

— Просите.

Колчак неприязненно посмотрел на вошедшего барона.

— Не вспоминайте обо мне дурно, ваше превосходительство. Многие говорят, я постыдно бегу в час вашего торжества,—■ извинительно сказал барон.

— Я тоже так думаю. — Адмирал, поглаживая ладонью карту полярных путешествий, спросил: — Куда вы уезжаете?

—■- Пока в Харбин.

— Чем думаете заняться? ^

— Печально бытие без будущего. Большевики украли у меня все надежды, разбили все иллюзии, вряд ли я доживу до восстановления России.

— Вы сомневаетесь в успехе нашего оружия, а все радуются победе. В церквах служат благодарственные молебны.

— Это радость трусливеньких, ваше превосходительство. Обыватель славит тех, кто сегодня прогоняет грозные призраки. Завтра он так же будет ликовать, встречая красных.

— К чему чернить всех патриотов, барон? — недовольным тоном сказал Колчак.

— Обыватели — патриоты брюха! Да и кто теперь в нашем активе? Богачи, спекулянты, сибирские кулаки, гвардейские офицеры... Только те, что мечтают о возврате своих привилегий или ищут счастья в любых переворотах. Преторианцы из Охотного ряда,— добавил барон. — Красными армиями командуют решительные люди, а у нас нет мужей опыта и таланта, чтобы помогать вашему превосходительству.

— Я просто не верю вам, вы непостижимо озлоблены,— сказал Колчак. — Сея зло, не соберешь урожая добра. Так чем же вы собираетесь заняться на досуге, барон?

— Начну писать что-нибудь вроде воспоминаний белогвардейца...

- — Не пишите только воспоминаний без размышлений. Не -подчищайте истории. Военные любят обращаться с историей как с продажной женщиной. .

— Я, пожалуй, откажу в мученическом венце многим героям новой русской истории,— серьезно ответил барон.

— Деньги получили? — спросил Колчак, заканчивая неприятный для него разговор. — Я приказал выдать вам в золотой валюте.

— Благодарю вас и желаю великих успехов вашему превосходительству.

После ухода барона Колчак долго стоял в растерянности.

«Неужели он почувствовал близость моего конца? На этот раз старая крыса ошиблась. Боже, укрепи его ошибку!»

— Пригласите ко мне Пепеляева,— попросил он Долгушина.

В ожидании министра внутренних дел он вновь заходил по кабинету, все еще переживая радость победы. Груда поздравительных телеграмм тешила душу,— как все-таки высоко взлетел он на крыльях судьбы, властители мира потеснились, чтобы дать ему место. В уме опять прозвучала строчка любимого романса: «Гори, гори, моя звезда...» Адмирал остановился перед бюстом Александра Первого. Мраморный царь с холодным белым лбом был бесконечно далеким, непостижимым, страшным.

— Виктор Николаевич Пепеляев,— доложил Долгушин.

Адмирал резко спросил у министра:

— Я приказывал провести следствие о крестьянских" волнениях в Канском уезде. Что нашла комиссия?

— Она нашла разбой и беззаконие, ваше превосходительство. На реке Ангаре каратели вешают людей совершенно без смысла, особенно безумствует атаман Красильников.

— Что же он такое делает?

— Вы объявили амнистию партизанам. Сто тридцать мужичков вернулись из тайги'домой. Красильников тут же повесил их как большевиков.

— Этого не может быть!

— Простите, ваше превосходительство, но...

— Что еще вытворяет Красильников?

— Он расстреливает священников, сельских старост, жандармов, честно служивших нам. Лояльных к вашей власти людей величает потенциальными предателями. «Этот поп еще не изменил, но может изменить, посему попа лучше повесить». Красильников сжег даже нашу литературу, что рисовала ужасы красной России. «Эти книжонки порочат не красных, а наши белые войска».

— Его надо запереть в сумасшедший дом! — в бешенстве закричал Колчак.

— Но ведь он тот самый, который...

Колчак понял намек. Войсковой атаман Красильников и братья Пепеляевы привели к власти его самого. «Диктатура неизбежна,— значит, необходима»,—эта фраза Красильникова стала в Сибири крылатой.

— Но и другие атаманы не лучше Красильникова,— успокаивал адмирала Пепеляев. — Анненков, Калмыков, Семенов, Унгерн. Безумие власти, страх перед потерей ее, ненависть к людям... То, что вытворяет на Алтае Анненков, непостижимо человеческому уму. Я могу показать вам документы о чудовищных пытках, применяемых Анненковым. Он, например...

— Не надо, не надо. — Чувство бессилья перед слепой силой им же развязанного террора шевельнулось в душе адмирала.— Поражая врага в сердце, незачем рубить ему руки,—* пробормотал он тоскливо.

18

Красная метель мела над тайгой.

По Илиму плыли желтые, с темными прожилками березовые листья, бурые травинки, лимонной окраски лиственничная хвоя. Вода торопливо гасила многоцветные вороха листопада.

Андрею Шурмину казгГлось — мир охвачен неугасимым, бездымным пожаром, отблески его колыхаются в затонах, струятся в протоках, трепещут в звериных следах, полных дождевой воды, взлетают оранжевыми фонтанами. Сквозь желтую хвою

было трудно разглядеть проталины неба, уже приобретшие седую чистоту первых заморозков.

С вершины кедра Андрей видел Илим, с ревом кативший валуны, переваливавший на своей волне коряги, но все же смирявшийся перед старинными башнями таежного городка.

Шурмин не знал, что Илимск воздвигнут первыми землепроходцами как крепость; когда-то воинственная, неприступная крепость теперь жила неприметно. С давних времен били илимцы соболя, белку да лису, собирали кедровый орех, мыли золотишко, рубили мачтовую сосну, крепкую, как сталь, желтую, словно масло. А по праздникам пили напропалую.

Так и дотянул Илимск до черного девятнадцатого года, когда все беды, все несчастья обрушились на илимцев.

Под метлу заметали у них провиант, пушнину и рухлядь, гнали чуть ли не всех в армию адмирала. За хулу белой власти пороли розгами, за тайную помощь партизанам вешали на триумфальной арке, воздвигнутой в честь трехсотлетия дома Романовых и все еще не убранной с базарной площади.

Пойманных партизан заставляли самих рыть себе могилы. На место казни их вели под колокольный звон, у триумфальной арки'струнный оркестр играл похоронный марш, попы предлагали причастие приговоренным к смерти.

Тоскливо чувствовали себя илимцы в первое воскресенье сентября. В этот день, когда листопад заносил городок метелью, жителей вновь согнали на площадь: готовилась казнь граждан, помогавших партизанскому отряду Зверева.

— Так будет поступлено с каждым, кто противится верховному правителю.