Вечный колокол - Ольга Денисова

Млад проснулся от стука по стеклу и вначале испугался: что-то случилось. Дана спала — она в эти дни много спала, до появления ребенка оставалось совсем немного времени. Млад выглянул в окно, но в кромешной темноте ничего не увидел.

— Это я, Мстиславич, — услышал он и сначала даже не поверил — его не удивил бы никакой морок.

Млад кинулся к двери едва ли не бегом, Ширяй не успел подняться на крыльцо, когда он распахнул дверь ему навстречу.

— Здорово, Мстиславич, — сказал парень и хотел пройти в дом, но Млад обнял его и прижал к себе.

— Здравствуй, — шепнул он, — я перестал надеяться…

Ширяй подозрительно засопел и дернулся, но быстро взял себя в руки, обнимая учителя.

— Как я продрог, Мстиславич… — в конце концов, сказал он хрипло.

— Сейчас. Чай поставлю. Баню стоплю. У нас тепло, вечером печку топили. Заходи, заходи! Где ж тебя носило? Что с тобой приключилось?

— Я в Ладоге был. Долго не мог уйти, там же шведы, — Ширяй сел за стол.

Млад зажег свечу и принялся раздувать самовар.

— Как ты туда попал?

— Заблудился. Вышел на Оять, оттуда на Свирь. Только я не знал, что это Оять и Свирь! — он усмехнулся, — хорошо, догадался к Ладоге повернуть, а не к Онеге!

— А коня куда дел?

— Да его волки задрали еще по пути туда. Ночью. Чего меня не тронули, я так и не понял.

— До Белозера-то добрался?

— Да, — Ширяй сник.

— И однорукого кудесника видел?

— Видел, Мстиславич. Никакой он не кудесник. Он такой же, как Белояр, только старше намного.

— Тебе-то откуда знать? — Млад улыбнулся.

Ширяй пожал плечами:

— Да видно. А даже если он и кудесник, все равно он никуда не пойдет.

— Это другое дело. Ты читал сказку про лису и виноград?

— Какая разница, — Ширяй вздохнул, приподнимая плечи, — кудесник он или нет, он не хочет, понимаешь? То ли боится, то ли ленится. Я не понял. Я две недели у него в ногах валялся, как дурак.

— Да ты, наверное, грубил и угрожал, — Млад усмехнулся.

— Ничего подобного! А то я не знаю, когда можно грубить, а когда нельзя! Ну, под конец, конечно, я ему высказал. Что он предатель.

— Не помогло?

— Неа. Он это… созерцает. Наслаждается каждой секундой, прожитой в этом мире.

— Может быть, он что-нибудь посоветовал тебе? Предложил? Научил? Или ты не слушал?

— Научил… Предложил остаться, вместе с ним на воду глядеть. Говорил, что может мне многое рассказать.

— А ты, наглец, что ответил старому человеку? — Млад сел за стол напротив него.

— Я сказал, как только разберусь с Иессем, так сразу и приеду на воду смотреть… — буркнул Ширяй зло и самоуверенно.

— Другого я и не ждал.

— Мстиславич, а что ты хотел? Чтоб я его байки слушал до зимы?

— Нет. Я хотел всего лишь, чтоб твой отказ прозвучал мягко и уважительно. Ну, а Вернигору ты там видел?

— Нет. Не дошел до Белозера Вернигора. Никто его там не видел и не слышал.

Млад не стал рассказывать Ширяю о разговоре с доктором Велезаром, но его слова подтвердили то, о чем говорил доктор: Вернигора где-то рядом, он никуда не уходил!

А на следующую ночь родился сын Добробоя — он словно ждал возвращения Ширяя, заранее признавая его своим приемным отцом. Роды были очень тяжелыми, мальчик оказался крупным, а его мать еще не стала настоящей женщиной, не успела приобрести зрелой крепости и широкой кости.

Ширяй ходил вокруг бани, где две сычевские повитухи принимали роды, заглядывал в окна, но не выдержал в конце концов и побежал в университет, звать врачей.

Он первым из мужчин увидел младенца, хотя некровной родне не положено смотреть на детей в первые дни их жизни, а вернувшись домой, рассказывал Младу, захлебываясь от восторга, какой это замечательный парень, какой у него бас, и как он похож на своего родного отца.

— Мстиславич, знаешь… Я хотел с тобой посоветоваться, хотя ты в этом и не смыслишь ничего.

— Ну-ну, — усмехнулся Млад.

— Наверное, мне надо жениться на его матери. Как ты считаешь?

— Не думаю, что это хорошая мысль.

— Почему?

— Потому что ты не любишь ее. Разве я не прав?

— Ну, в общем-то конечно… — Ширяй насупился, — Я думал жениться на обеих…

— Еще лучше, — рассмеялся Млад.

— А что? Следующим летом я сам буду подниматься, мне хватит денег. Университет закончу. Дом построю.

— Дело не в деньгах. Ты хочешь, чтоб одна жена была у тебя любимой, а вторая — нет? Ты думаешь, ей хочется, чтоб ты ее всю жизнь жалел и считал обузой?

— Да не будет она мне обузой!

— Знаешь, я думаю, пусть она остается свободной. Она еще очень юная. Семья поможет ей растить ребенка, голодать они не будут, а с ребенком ей будет легче выйти замуж, никто не усомнится в ее способности рожать детей. Жизнь очень длинная, почему ты отбираешь у нее право полюбить второй раз?

— Она говорит, что никогда не забудет Добробоя, — проворчал Ширяй.

— Ну и что? Когда мне было пятнадцать, я тоже думал, что никогда не полюблю никого, кроме Олюши, однако в шестнадцать у меня уже была Забава.

— Женщины не такие, как мы.

— Может быть. Спроси у Даны Глебовны.

— Вот еще! — фыркнул парень.

Млад подумал, что Ширяй на самом деле еще не дорос до самого себя. Страдания сами по себе не прибавляют опыта, только лишают некоторых заблуждений, но далеко не всех; а умение принимать мнимое за действительное — счастливое свойство юности.

Первый снег выпал ночью, и, хотя Млад не сомневался в его появлении, все равно обрадовался. Совсем недавно он еще сожалел об уходящем лете, потом любовался осенью — ее яркими красками и мутными, долгими дождями, а теперь восхищался наступлением зимы. Мир, в котором он жил, был прекрасен… Млад понимал однорукого кудесника: наслаждаться каждой прожитой секундой, особенно, когда их осталось так мало — в этом есть высший смысл. Доктор Велезар снял с него бремя ответственности за судьбы Новгорода и князя, и необычайная легкость с тех пор не оставляла его. Просто жить! Ловить каждую секунду, проведенную в этом мире! Опасность потерять этот мир обостряет любовь к нему.

Дана начала рожать в полдень, Вторуша привела повитуху, Млад — старенького врача, которому доверял с тех пор больше, чем остальным. Его, конечно, не пустили в баню, и он сидел на ее пороге, мучительно переживая каждый вскрик Даны. Отец говорил, что родовые муки — расплата человека за то, что он стоит на двух ногах. Млад считал это не вполне справедливым, ведь на двух ногах ходят и мужчины, и женщины, почему же расплачиваются за это только женщины? Отец ответил ему, что именно поэтому мужчина должен принять на себя все остальные страдания этого мира. Отец считал материнство самой загадочной тайной жизни, самой высшей степенью ее проявления.