Другая Болейн - Филиппа Грегори

Я помедлила. Как же мне хотелось взять его за шиворот, вытряхнуть из него этого толстого себялюбца. Моя сестра больна после этих кошмарных родов, а тут ее муж, играет в свое удовольствие в шары на солнышке, открыто предупреждает двор — больше эта женщина у меня не в почете.

— Тогда вы должны знать — ни она, ни я, никто из Говардов ни на миг не перестаем любить и почитать ваше величество.

Дядюшку даже передернуло, когда он услышал упоминание нашего семейства.

— Остается только надеяться — ваша верность не подвергнется испытанию. — До чего же неприятный у короля тон. Отвернулся от меня, поманил Джейн Сеймур. Глазки долу, вид скромненький, засеменила к нему.

— Прогуляетесь со мной? — Теперь голос такой сладенький.

Она присела в реверансе — я, мол, с удовольствием. Положила руку на расшитый драгоценными камнями рукав, и вот они уже идут по тропинке, остальные придворные, тоже парочками, за ними — на почтительном расстоянии.

Двор лихорадит от слухов, ни у меня, ни у Георга уже нет сил все отрицать. Раньше — скажи слово против Анны и можешь быть уверен — тебя скоро вздернут на веревке. Теперь песенки и шуточки, как она заигрывает со всеми мужчинами при дворе, а ребенка выносить не может.

— Почему Генрих их не остановит? — спрашиваю мужа. — У него на это власти хватило бы.

— Он теперь всякому позволяет о ней болтать, — качает головой Уильям. — Утверждают, она на все способна, только что дьяволу душу еще не продала.

— Идиоты! — кричу я.

Он берет меня за руки, нежно разжимает сжатые кулачки.

— Сама понимаешь, Мария, откуда тогда взяться младенцу-чудовищу, если не от чудовищного союза. Она, должно быть, погрязла в грехах.

— Какого чудовищного союза? Ты что, тоже думаешь — она продала душу дьяволу?

— А как ты считаешь? Ни на минуту бы не задумалась, если бы получила за это сына.

Крыть нечем. Я взглянула прямо в карие глаза мужа. Боже, какой ужас!

— Ш-ш-ш. — Даже слово сказать страшно. — Думать об этом не хочу.

— А если она занялась колдовством — вот и родился урод?

— И что тогда?

— Тогда от нее можно избавиться.

Я натужно рассмеялась:

— Грустная шутка в грустные времена, Уильям.

— Это не шутка, женушка.

— Мне больше не вынести. — Я вдруг почувствовала — сыта по горло, до чего же все плохо вокруг. — Что с нами тогда станет?

Забыв о том, что мы в парке и весь двор может нас видеть, он обнял меня, крепко прижал, словно мы дома, в конюшенном дворе его маленькой фермы.

— Любовь моя, дорогая, — сказал нежно. — Она, верно, что-то ужасное сделала, такого урода родить. И ты не знаешь что. Она тебе ничего не поручала? За повитухой сходить? Принести какое-нибудь зелье?

— Ты сам… — начала я.

Он кивнул:

— Да, я похоронил мертвого младенца. Бога молю, чтобы все улеглось, тогда, может, никто не станет ни о чем спрашивать.

Только один раз королеву покинули в пустом дворце — королеву Екатерину, а Анна с королем весело носились по полям. И вот Генрих снова поступает так же. Анна, никем не замеченная, наблюдает из окна спальни, пристроившись на коленях в кресле — стоять еще нет сил, как король, а рядом с ним Джейн Сеймур, возглавляют королевский поезд, отправляясь в Гринвич, любимый дворец Генриха.

Веселые придворные следом за смеющимся королем и новой хорошенькой фавориткой, а среди них моя семья — отец, матушка, дядя, брат, показывающий ради удовольствия монарха фортели верховой езды. Мы с Уильямом чуть позади, скачем с детьми. Моя дочка тиха и задумчива, оглядывается на дворец, снова поднимает глаза на меня.

— Что с тобой? — спрашиваю я Екатерину.

— Нехорошо вот так, мы уезжаем, а королева остается.

— Она приедет попозже, когда поправится, — стараюсь я утешить девочку.

— Ты знаешь, у Джейн Сеймур во дворце в Гринвиче будут свои комнаты.

— Наверно, будет спать с другой девчонкой из их семейки, — возражаю я.

— Нет. — Ответ дочери краток. — Она сказала, король пообещал ей покои для нее одной, и фрейлин тоже пообещал. Чтобы никто не мешал ей музицировать.

Я сначала не поверила Екатерине, но дочка оказалась права. Прошел слух, сам секретарь Кромвель отказался от своих покоев, чтобы их могла занять Джейн — пусть дергает струны лютни, никого не беспокоя. Сказать по правде, покои секретаря соединялись небольшим коридорчиком с комнатами короля: Джейн удобно обосновалась в Гринвиче, как когда-то до нее Анна—покои не хуже комнат королевы, свой собственный двор.

Когда двор устроился, представители семейства Сеймур стали собираться по вечерам — танцы и прочие развлечения — в новых, роскошных комнатах Джейн, придворные дамы королевы, пользуясь ее отсутствием, тоже не забывали посетить приемную новой фаворитки. Король был там все время, беседовал, читал, слушал музыку или стихи. Он нередко обедал с Джейн в ее комнатах, а бесчисленные Сеймуры смеялись его шуточкам и развлекали за карточным столом. Во время обедов в парадной зале он сажал ее рядом, и только пустой трон королевы напоминал — она где-то там, одна в почти необитаемом дворце. Иногда я видела — Джейн наклоняется к королю, между ними — место Анны, и кажется — ее нет в природе и ничто не может остановить Джейн, она вот-вот займет пустующее кресло.

Она все время оставалась нежной и ласковой — чистый сахар. Наверное, в детстве, там, в Уилтшире, сахарной свеклой перекормили. Хорошее настроение не изменяло ей ни на минуту, она с обожанием глядела на Генриха, капризничает ли он от того, что болит нога, или радуется как мальчишка, всеми признанный герой, уложивший на охоте оленя. Спокойная, набожная — он нередко заставал ее на молитвенной скамеечке, пальчики перебирают четки, глаза к небу — и всегда-всегда сама скромность.

Ни за что не наденет французских чепцов в форме полумесяца, введенных в моду Анной после того, как она вернулась из Франции. Нет, на Джейн закрытые плоеные чепцы домиком, какие носила, бывало, королева Екатерина, — еще год назад любая дама, обрядившаяся в такой чепец, была бы признана всеми лишенной элегантности ханжой. Генрих нередко клялся и божился, что ненавидит испанский стиль, но этот суровый аскетизм только оттенял холодноватую красоту Джейн. Она носила чепец как монашеский убор — символ того, что земные соблазны ее не волнуют. И цвета подобраны умело — бледно-голубой, нежно-зеленый, желтовато-кремовый, чистые, светлые, неброские тона.

Я поняла, что Джейн скоро займет место моей сестры, когда Мадж Шелтон, малышка Мадж, любительница пококетничать, и не только, не брезгующая грубым словцом, явилась к обеду в бледно-голубом плоеном чепце домиком и в наглухо закрытом платье в тон, рукава французского покроя переделаны на английский манер. Двух дней не прошло, а придворные дамы уже облачились в чепцы домиком, все как одна скромницы — глазки опущены долу.