Лезвие бритвы (илл.: Г. Бойко, И. Шалито) - Иван Ефремов

Они въехали в город по широкой Пунамалай-род, дважды пересекли железную дорогу и рукава реки, круто повернув от форта Сен-Джордж на красивую Маунт-род, где находилась гостиница, заранее назначенная как место свидания. Не успела машина подъехать к широким ступеням подъезда, как из портика выбежали Сандра и Чезаре.

Арвинд нажал кнопку, и крыша машины медленно поползла назад, складываясь в широкой щели позади сидений. Зной хлынул в открывшуюся машину, точно поток воды в ванну. Сандра ласково обняла подругу.

— Комнаты всем заказаны. Тиллоттаму я беру к себе. Не удивляйтесь, если увидите у себя новенькие чемоданы — в них только по нескольку книг. Мы с Чезаре их купили — нельзя же Даяраму и Тиллоттаме быть респектабельными путешественниками без багажа. Анарендра и Арвинд — магнаты в своем чудовищном автомобиле, их чемоданы пусть «остаются» в багажнике.

Арвинд высадил своих пассажиров, пообещав вернуться после того, как в гараже машину вымоют, проверят, смажут. Всех удивила Тиллоттама. Она низко поклонилась Арвинду и машине, стерла густую пыль с капота концом своего головного шарфа и прижалась губами к сверкающей стально-голубоватой поверхности, сказав что-то, прозвучавшее мелодичным речитативом.

— Она говорит,— перевел серьезный Даярам,— что с детства хранила в памяти сказку о голубой колеснице. Колесница, уносящая людей далеко от страха и страданий, в светлый и широкий мир. Сказка исполнилась — вот колесница, и случайно ли она голубая?

Глава 8

Апсара Тиллоттама

На художника Чезаре было совершено нападение. Вечером в переулке у самой гостиницы на него набросились четверо, скрутили руки и куда-то поволокли. Чезаре стал отчаянно сопротивляться и звать на помощь. Тогда его ударили по голове. Три недели он пролежал в больнице из-за сильного сотрясения мозга. Видимо, это не была месть Трейзиша, потому что его хотели куда-то увезти.

Итальянцы не без основания подозревали, что это нападение связано с черной короной. Они сняли отдельный дом, куда вскоре приехал капитан Каллегари. Теперь вся компания друзей, за исключением лейтенанта Андреа, оказалась в сборе.

Мадрас показался друзьям уютным, к жаре они привыкли. Сандре и Леа нравился местный обычай женщин ходить босиком, в одном только сари, нравились темные чеканные лица тамилов и других южноиндийских народностей. Сам город был чище, чем другие виденные ими города, и даже красных бетельных плевков на улицах, к которым никак не могли привыкнуть путешественники, здесь было меньше.

Однако после ранения Чезаре чувство безопасности и покоя покинуло итальянцев. Прежняя восхитительная жизнь путешественников, любопытных и безучастных, ни к чему не обязанных и проходящих сквозь обычную людскую жизнь, подобно существам из другого мира, была разрушена. Леа купила автоматический пистолет, быстро выучилась стрелять и носила оружие в своей сумочке, никогда не расставаясь с ним. Капитан Каллегари резонно убеждал, что оружие мало чем поможет, если не знаешь, кого и когда опасаться, потому что у наносящего первый удар всегда все преимущества и в этом сила всякого хищника.

По мнению капитана, пора было уезжать если не из Индии вообще, то из Мадраса — во всяком случае. Сандра и Леа соглашались с ним, но ничего нельзя было сделать до окончательного выздоровления Чезаре.

Накануне возвращения Чезаре из больницы итальянцев посетил Даярам с радостным сообщением, что им, наконец, удалось получить все нужные документы и свидетельские показания. Это Тиллоттама после неудачи с объявлениями в газетах придумала план, по которому они принялись обходить город, улицу за улицей, дом за домом. И Тиллоттама нашла дом своего дяди — единственного из мадрасских родственников, оставшегося в живых. Он жил в том же маленьком особняке в Трипликане, как и в роковом 1947 году.

На днях состоится суд для восстановления Тиллоттамы в гражданских правах, и тогда они смогут пожениться.

— И уехать отсюда! — обрадованно воскликнула Леа.

— Не сейчас еще. Я ведь начал работать — леплю с Тамы.

— О, как хорошо! Мы придем посмотреть.

— Еще рано. Но я хочу пригласить вас всех к нам, потому что на днях из Салема приезжает мой русский друг, геолог, помните мою встречу в Кашмире? Мистер Чезаре к тому времени тоже сможет прийти.

— Придем обязательно,— пообещала Леа,— мне хочется познакомиться с русским ученым. Но…— она замялась,— сделать статую, как вы хотели, это ведь очень долгое дело. И мы уедем. Вы останетесь здесь вдвоем с Тамой, одни в целом городе. Кто знает, вдруг Трейзиш разыщет вас. Мне кажется, может быть, из-за Чезаре, что это опасно.

Рамамурти снисходительно улыбнулся и принялся возражать с несвойственным ему упрямством. Видно было, что он слишком увлечен своей работой и не хочет, а вернее, не может думать ни о чем другом.

Леа рассердилась и обрушила на Даярама целый поток слов, благо ее английский язык значительно усовершенствовался.

Даярам растерялся от темпераментного наскока и только развел руками:

— То есть вы думаете, что Тиллоттама в своем одиночестве в плену и тоске полюбила бы каждого, кто пришел к ней из внешнего мира?

— Совсем нет! Вы уж чересчур скромны, чаще смотритесь в зеркало,— почти сердясь, возразила Леа.— Но, видите ли, красота Тиллоттамы мне кажется почти чрезмерной, ну, вроде громадного автомобиля, на котором мы удрали из Бомбея. Как владеть «старфайром» может лишь очень богатый человек, так и в жизни очень непросто быть с женщиной столь необыкновенной, редкой красоты. Надо обладать большим могуществом или же запирать ее. Глядя на Тиллоттаму, я понимаю мусульман.

— И я в ваших глазах…

— Кажетесь недостаточно могучим, грозным, жестоким, чтобы неустанно охранять свою красавицу в обычной жизни, такой, как ваша, обыкновенных людей, не принцев крови, не архимиллионеров. И я боюсь за вас и за Тиллоттаму, поймите меня правильно, Даярам. Что такое мы, не имеющие ни власти, ни силы за спиной? Пустое дело убить вас, скрутить и увезти Таму совсем так, как поступили с Чезаре. После Кейптауна за нами ходит какая-то угроза. Мы не понимаем, что это такое, и не можем найти защиту. Трудна судьба Красоты Ненаглядной в нашем жестоком мире, а ведь вечно бегать и прятаться нельзя, жить станет противно. Все во мне протестует, когда подумаю. Надо Таме быть артисткой кино… и принадлежать народу Индии, да и всему миру!

Вся кровь бросилась в лицо Даяраму, и он несколько минут молча смотрел на Леа. Та, чувствуя неловкость, поспешила закурить.

— Я сам много думал об этом,— медленно заговорил Даярам,— и я решил, что беречь Тиллоттаму помогут друзья, когда мы уедем в Дели. Мы, индийцы, перелагаем бремя ответственности с себя на судьбу и привыкли принимать все, что случается, не ощущая вины за что-либо, кроме как за правду, перед самими собой.