Сердце Запада - Пенелопа Уильямсон

Костлявое плечо выскользнуло из руки Джере.

– Подожди! – воскликнул он, но парнишки уже и след простыл.

Джере стоял один, дрожа в ужасающей темноте. Он повернул голову назад и прокричал в падающий из вечной проклятой черноты дождь:

– Лили!

Нужно найти ее... Он найдет ее... Обязательно найдет…

Грубые руки пихнули Скалли, отчего он, спотыкаясь, налетел на обитую железом повозку. Боль пронзила ребра, сбив дыхание. Он повернулся, каблуком сапога попав в мягкую кучу... почуял вонь свежего конского навоза.

Джере пошел, качаясь и шатаясь, словно пьяный в субботний вечер, его руки дико ощупывали воздух. Натолкнувшись бедрами на коновязь, Скалли с размаху перевалился через нее и упал, ударившись головой о край деревянного настила.

– Лили! О, Боже, Лили!..

Он прижался щекой к покоробленной от непогоды доске. Будь у него глаза... Будь у него глаза, то сейчас он разрыдался бы. Она не может покинуть его. Если она уйдет, останется только мрак.

Джере заставил себя встать. Он прокладывал себе путь ладонями, пока не нащупал бревенчатую стену здания. И пошел вдоль нее, используя стену в качестве ориентира, потом перебрался от одного строения к другому. Перед ним лежала шелестящая темнота, так страшно ему знакомая.

Вдруг из этой темноты раздался свист поезда, отходящего в 12:07 от железнодорожной станции Радужных Ключей.

Мальчишка ошибся: поезд не ушел. Он уезжал сейчас. Боже, Боже, что, если Лили в этом самом поезде? Он никогда не догонит ее, никогда не найдет ее в этом безбрежном пустом океане темноты.  

* * * * *

Когда поезд выпустил пар и, пыхтя, начал отходить от станции, Ханна опустила бахромчатую штору на окно, закрыв вид на Радужные Ключи, на свое прошлое.

Слезы подступили к глазам наравне со вставшим в горле комом, но Ханна была исполнена решимости не позволять себе плакать. В конце концов, это ее выбор, ее последний подарок милому. Несмотря на все, что она обещала ему последней ночью, когда они неистово и безудержно предавались любви на покерном столе в ее задней комнате...

Несмотря на пылкие обещания и ночь любви, она покидала его.

Ханна неподвижно застыла на неудобной доске, служившей сиденьем, одетая в траурную одежду вдовы: черное платье из шелкового поплина, которое делало ее кожу желтой. Не то чтобы кто-то мог увидеть цвет ее лица под глухой сетчатой вуалью. Ханна рассудила, что траурная одежда как раз к месту, если посмотреть на ситуацию с юмором. Но с другой стороны, оплакивая окончание одной жизни, она одновременно праздновала начало другой.

Миссис Йорк купила билет до конечной станции, но не собиралась дотуда доезжать. Она даже точно не знала, где именно сойдет. Но где бы ни вышла, останется там не дольше, чем потребуется, чтобы сесть на дилижанс, отправляющийся в любом направлении, кроме востока.

Ханна всегда думала, что в этот момент ее захлестнет печаль – так и вышло. До ломоты в костях навалилась тоска, внушая, что этот мир – бесконечно одинокая и пустая юдоль скорби. Но помимо мук совести, из-за покинутого в безвестности Дрю, в ней гудело волнение. Единственное, чего она хотела в своей жизни, даже когда не могла этого понять, сейчас находилось в пределах ее досягаемости. Семья. Они станут настоящей семьей – она и ребенок. Хоть и маленькой, но все равно настоящей семьей.

Ханна думала, что легко могла бы затеряться в таком большом городе как Сан-Франциско, но слишком привыкла к обширным просторам, чтобы счастливо устроиться в крупном поселении. Так что она выберет маленькое уютное местечко, где и обоснуется. О, горожане, вероятно, заподозрят, что она лишь соломенная вдова — в конце концов, кто угодно может купить себе черное платье и золотое кольцо.

Поначалу их будут одолевать сомнения, но вежливость не позволит высказать домыслы прямо ей в лицо. А как только ее адвокат продаст всю собственность Ханны в Радужных Ключах, у нее появится достаточно денег, чтобы прикупить себе респектабельности. А что, она вполне способна придумать связную историю про себя и ребенка, вроде как из книжки с рассказами. Малышу незачем знать, что его мать когда-то вела распутный образ жизни и что его генеалогическое древо не больше, чем куст на обочине.

Она вцепилась в лежащий на коленях гладстоуновский кожаный саквояж. Нужно прежде всего думать о ребенке. Милашка Ханна Йорк, доступная и яркая женщина, женщина для каждого мужчины и одновременно ничья... У ласковой Ханны Йорк наконец появится тот, кому будет до нее дело, кого будет волновать, не больно ли ей и счастлива ли она, чего боится, почему унывает.

У Ханны Йорк появится кто-то, принадлежащий только ей, чтобы любить его от всего сердца. Она наклонилась вперед и приподняла штору. Мимо проносилась Монтана: прерии, горы и небо. Трава казалась прибитой к земле и насквозь промокшей от дождя, а горы — темными из-за низко висящих туч. День стоял сырой и тоскливый, небо пасмурно хмурилось. Но Ханна радостно улыбнулась.

Иногда по невероятному, чудесному стечению обстоятельств какой-то редкой счастливице таки удается поймать за хвост синюю птицу счастья. 

* * * * *

Сэмюэл был слишком большим и тяжелым, чтобы нести его на руках, но давка спасающихся бегством людей, лошадей, повозок и телег была опасной для любого, чей рост не превышал ступицы колеса. Малыш плакал, громко вопя, словно знал, что мать уносит его от единственного родного ему дома.

Дождь усилился, на лицо попадали брызги воды, потоками сбегающей с круглых полей соломенной шляпы. Эрлан пробиралась сквозь густую грязь, ноги нестерпимо болели, будто тоже знали, какую горечь она им уготовила. Перед ней простиралась прямая, широкая и бесконечная дорога, уходящая в прерии и за их пределы к черным горам с зазубренными склонами.

В Китае учителя говорили о месте, где священные горы достигают небес.

Это, несомненно, должны быть именно такие горы, подумалось китаянке, ведь другие не могут быть более дивными и величественными. Более дикими, пугающими и прекрасными.

И если, как говорили учителя, порядок и ритм небес пронизывает все сущее, то нет на земле места, чуждого мирной душе. И дом можно обрести не только в Поднебесной.

Она замедлила шаг.

«Самая худшая ложь, – сказала как-то Ханна Йорк во время одной из посиделок с виски,– это та, в которой убеждаешь сама себя».

Никакие красные знамена не свисают с лунных ворот ее лао-чиа, ожидая ее возвращения. В отчем доме для нее больше ничего не осталось. Для нее там уже давно ничего нет.

Эрлан остановилась посреди улицы. Посмотрела на запад, в сторону гор и Китая. Затем медленно повернулась и взглянула на восток, где поднималось солнце. Где каждый новый день начиналась новая жизнь.