Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

— Коль так, будем говорить о делах, нам обоим ведомых, — вздохнул дьяк, кашлянул в кулак. — Еще раз вопрошаю — кого на Яик спосылал, звал Богдашку Самару порушить и на Шелехметский затон нападать, чтобы погромить зимовье и пограбить денежную казну и рухлядь, которую государево посольство везет к ногайским мурзам и хану Урусу?

— Вона-а чего боится наш воевода! — усмехнулся Матвей и облизнул запекшиеся губы. — Кого спослали, того ему не изловить! — негромко ответил Матвей, напрягая до боли растянутые мышцы рук, схваченные железными кольцами на запястьях и цепями привязанные почти под потолок сруба.

— Изловим всенепременно, Матюшка! У князя Григория ох как длинные руки, тут как тут ухватит — не выкрутишься! Сказывай, коль не хочешь горячих углей под пятки! Ну— у! — Дьяк Иван вдохнул свежего морозного воздуха, который с клубами пара вошел в душную пытошную и укрыл неровности земляного пола. Он угрожающе вскинул правую руку, чтобы подать знак кату Петрушке тащить жаровню. Не желая подвергать своих есаулов дикой пытке огнем, Матвей решил пойти на хитрость. Не называя Наума Коваля, который с его словами сошел из Самары к атаманам на Яик или Утву, он назвал другие имена:

— Ежели помнишь ты, дьяк Иван, со мною в Самару воротились два молодых казака? Так вот, едва воевода хитростью выманил нас из Шелехметского затона, бросил в губную избу, те казаки, Никитка и Михайло, смекнули недоброе, своей волей оставили Самару и сказали Науму, что пойдут на Яик к Барбоше с просьбой, чтобы он упросил воеводу Засекина волю нам дать уйти из Самары. А для острастки пригрозил князю Григорию порушить крепость, ежели князь не послушает и добром нас не выпустит из цепей. — Матвей умышленно назвал казаков другими именами на случай сыска.

Дьяк Иван старательно записал признание атамана Мещеряка в опросный лист, задал новый вопрос:

— Какими посулами уговорил ты, атаман Матюшка, стрелецкого литовского голову Семейку Кольцова изменить государю? И кто упредил его об аресте своровавших литвинов, коль скоро он бежал из Самары со многими ворами — литвинами да поляками?

Матвею большого усилия стоило скрыть радость от нечаянно сорвавшихся у дьяка слов о том, что Симеон Кольцов счастливо бежал от воеводского сыска и ушел с товарищами. «Может успеет и на Яик дойти…» — мелькнуло у атамана в голове, а на вопрос дьяка сделал попытку пожать плечами, не смог, и ответил с недоумением:

— Никаких посулов я Семейке не сказывал! Да и что мог я ему посулить, сам сидя в губной избе? Что он сделал, то сделано по его воле. А литвины, сам ведаешь, и прежде с государевой службы довольно часто бежали, и бог им в том судья. Когда и доводилось нам недолго говорить с литовским командиром, так вспоминали прежние сражения на западных рубежах, где иной раз и друг против друга ратоборствовали, особенно под Псковом, где воеводой сидел князь Иван Петрович Шуйский.

Дьяк Иван склонил голову набок, старательно записал и эти ответы Матвея Мещеряка, почмокал губами, обдумывая следующий вопрос. Спросил, уставя пытливый взгляд в избитое лицо атамана:

— Сказывай, воровской атаман Матюшка, был ли государев ослушник князь Андрей Шуйский в сговоре дождаться казацкого прихода к Самаре, тут как тут, прилепиться к воровским атаманам и бежать с ними на Яик, дабы потом чинить государю всевозможные пакости за временную ссылку из Москвы?

Матвей со страданием переглянулся с есаулами, которые висели на железных цепях обок от него, в недоумении покривил губы, а потом с издевкой в голосе ответил:

— Два десятка лет я в казаках, дьяк Иван, а по сей день не видел средь нас хотя бы одного князя, разве что шутовского из скоморохов. — Вспомнил недавнего своего товарища Митроху Клыка — Романа, но решил об этом не говорить. Знает воевода князь Григорий, на его совести пусть и будет тайна князя Романа, объявлять государев сыск, или умолчать, отпустив это дело на волю господа. — Да и какой почет сыщет князь Андрей, бежав на Яик? Гнев государя непостоянен, глядишь, через малое время призовет к престолу да и помилует. И опять он — князь из рода Ярославичей, а ты — приказной дьяк в неведомо какой Самаре. Об этом помысли!

— Ну да, ну да, — пробормотал Стрешнев, потыкал гусиным пером в бумагу, задумался, какой бы еще вопрос покаверзнее задать воровским казакам, чтобы там, в Москве, читая его допросные листки, всесильные думные дьяки по достоинству оценили его радение и прозорливость ума.

— А куда, скажи мне, воровской атаманишка, подевался твой родственник тесть Наум Коваль? Более трех недель минуло, как вышел он из города якобы на промысел козуль да и не воротился до сей поры? Может статься, что это он побежал на Яик с воровским призывом к тамошним атаманам поспешать к Самаре, а? — Дьяк Иван даже воспаленные глаза выпучил от напряжения, решив, что на этот раз он все-таки поймает Матюшку на хитрый крючок.

Однако Матвей в удивлении вскинул густые брови, улыбнулся очевидной наивности вопроса и равнодушно пояснил:

— Экое диво! Нешто и ваши промысловики летом за белорыбицей, а зимой за козулями не уходят и на более долгие сроки? Прежде козы проживали на здешних увалах безбоязненно, а город поставили, людишек вона сколько поселилось, да дальние стрелецкие заставы вокруг. Вот и лови теперь эту дичь в отдалении. — И добавил, переведя дух, негромко уже: — Придет Наум, никуда не денется. Ведь здесь его дочь непраздная, не ныне-завтра родит ему внука, а мне сына, как и у Ортюхи женка на сносях… Просить хочу князя Григория, чтоб дал свое согласие повидаться нам с Ортюхой с детишками, когда явятся на свет божий. Как думаешь, дьяк Иван, позволит нам это князь Григорий? Аль убоится государева гнева?

Приказной дьяк не успел и слова сказать, как в открытой для проветривания двери, отстранив караульного стрельца, показался сам воевода и с порога спросил, уставя строгий взгляд в лицо атамана:

— И что же я, атаман, должен тебе позволить? Спустить с цепи и дать коня, чтоб скакать вам в степи? — в словах воеводы улавливалась ирония, но Матвей отметил про себя, что воевода не обозвал его и есаулов «ворами». — Вы город умыслили сжечь да стрельцов побить, а я вам буду в потатчиках? Так, что ли?

Матвей быстро глянул на Ортюху, который поднял было голову и хотел что-то едкое бросить в лицо князя, взглядом повелел есаулу молчать, ответил:

— Нет, князь Григорий, и в мыслях у нас не было город жечь и стрельцов побивать! Сам хорошо ведаешь, что были бы мы теперь уже давно на терских рубежах со своими казаками, кабы не роковая для нас встреча с ногайскими послами, их желание помстить казакам за побитие ногайского войска на Яике! He с великой радости хан Урус шлет теперь в Москву одно посольство за другим, даже сына своего Араслана, который сам подступал к Кош-Яику, посылает с заверениями в дружбе государю. А до побития нашими казаками не он ли грозился сойтись с крымскими татарами и на Самару да Уфу напасть? А теперь в угоду битому хану нас в цепях подвесили и кнутами секут! Хороша государева милость, нет сил сдюжить ее!