Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг

и Виктор Иванович, режиссер театра, ведущий в техникуме курс актерского мастерства, словно понимая это, не слишком строго призывает ее к порядку.

Большая часть учеников недостаточно хорошо владеет русским языком, и нередко Виктору Ивановичу, в свою очередь недостаточно свободно владеющему азербайджанским, приходится прибегать к помощи переводчика.

В этой роли охотно и успешно выступает Баджи. Время от времени, однако, с целью позабавить учеников, она вплетает в ткань перевода веселые словечки и шутки, храня подчеркнуто серьезный вид. Слово «артист», например, она подменяет сходно звучащим словом «арсы́з», означающим «бесстыдник»; слово «учитель» она произносит так, словно оно состоит из двух слов — «уч» и «тель», что означает «три локона». Легко представить себе веселую атмосферу, какая возникает в классе от подобных искажений.

Действовать при этом Баджи приходится тонко, но однажды она все же попадается, и на этот раз Виктор Иванович выходит из себя.

— Если вы не умеете вести себя в классе как полагается, можете не посещать занятий, — заявляет он ей внешне вежливо, но вместе с тем достаточно внушительно.

«Иначе говоря — пошла вон!»

Вмиг Баджи преображается: губы ее упрямо сжаты; ноздри раздуты, глаза пылают гневом. Вдоволь наслушалась она за свою жизнь этого «пошла вон!», чтоб слушать его еще и сейчас. Хватит!

— Сами можете не ходить к нам, если вам не нравится! — срывается с ее губ, и по застывшим от изумления лицам учеников она чувствует, что совершила что-то нелепое, грубое, непоправимое.

Класс не может оправиться от смущения. Выручает звонок, возвещающий окончание урока.

— Ну, на сегодня все!.. — с неожиданным спокойствием говорит Виктор Иванович и, откланявшись, направляется к выходу.

Дверь за ним закрывается. Все с шумом обступают Баджи. Упреки градом сыплются на нее:

— Так надерзить пожилому, хорошему человеку!

— Теперь из-за тебя нам всем не поздоровится!

— Стыда у тебя нет, девушка!

Баджи огрызается:

— Теперь не царское время!

— При чем тут царь? — строго спрашивает ее Гамид.

— А при том, что это в царское время можно было женщину не допускать к учению! — торопится Телли ответить за свою подругу.

— Да кто же ее не допускает? — недоуменно разводит руками Халима.

Баджи кивает на дверь:

— Он!

— Но ведь ты сама мешала ему заниматься с нами! — возражает Гамид.

Баджи хмурится. Неприятно, когда все против тебя! Однако ее не так легко переубедить.

— Когда я вас забавляла, вы меня не останавливали, а только рты зажимали от смеха! — бормочет она угрюмо.

Дни идут, уроки актерского мастерства продолжаются, а Виктор Иванович относится к Баджи так, словно ничего не произошло.

Баджи удивлена. Может быть, он считает ниже своего достоинства вступать с ней в пререкания? Или, может быть, затаил обиду и готовит месть? А может быть, просто не прогоняет с уроков, потому что жалеет ее? Ну, в жалости его она не нуждается!

По окончании урока истории Баджи, по обыкновению, спешит к преподавательскому столику.

— Привет от меня Зийнет-ханум! — говорит она Ага-Шерифу.

Но на этот раз Ага-Шериф отвечает коротко:

— Спасибо…

После занятий Баджи провожает его домой, заводит с ним беседу о книгах, но разговор не клеится.

— Знаешь ли ты, что за человек Виктор Иванович? — вдруг спрашивает Ага-Шериф.

Все понятно; наябедничал на нее этот Виктор Иванович!

Баджи пожимает плечами: откуда ей знать, что он за человек? Наверно, какой-нибудь бывший буржуй, если судить по тому, как живет, — она один раз заходила к нему на квартиру, за книжкой. Посмотрел бы Ага-Шериф, чего только нет у него в доме!

— Ты ошибаешься! — говорит Ага-Шериф с укоризной. — Он — не бывший буржуй.

И Баджи узнает, что в прошлом Виктор Иванович — актер русского провинциального театра. Он приехал в Закавказье в девяностых годах совсем молодым человеком, организовал здесь актерское товарищество — одно из немногих, какие создавались до революции для борьбы с хищными театральными предпринимателями и антрепренерами. Долгие годы работал он в Закавказье в качестве актера, режиссера, художественного руководителя в разных театрах и всюду снискал уважение и любовь, сблизился с актерами и деятелями закавказских национальных театров. А после революции, когда возрожденный азербайджанский театр стал нуждаться в опытных художественных руководителях и воспитателях театральной молодежи, Виктора Ивановича пригласили на эту работу в Баку.

Баджи смущена: досадно, что она всего этого не знала! Такого хорошего человека надо ценить и уважать, а она…

Просить у Виктора Ивановича прощения? Упрямство и чувство ложной гордости не позволяют Баджи пойти на это. Ах, если бы можно было не просить прощения и вместе с тем дать Виктору Ивановичу понять, что она сознает свою вину, что она больше никогда не будет так поступать! Но как, как это сделать?..

Проходит неделя.

На уроке актерского мастерства Баджи исполняет этюд на «вольную» тему. Баджи выбирает для себя тему — «раскаяние».

Женщина в порыве гнева грубо оскорбляет своего друга, но вскоре приходит в себя, и ее охватывает ужас, раскаяние, горе. В немой тоске, трогательно молит она друга о прощении.

Без слов, все без слов! Но Баджи чувствует, что за темой «раскаяние» Виктор Иванович разгадал многое, одобрил исполнительницу и простил. Много, оказывается, может сказать актер в таких немых этюдах!

Но еще больше можно сказать словами. В этом Баджи убеждается, когда переходит к урокам художественного чтения.

Вот снова летят журавли, но теперь — в стихах поэтов. Словами влюбленного поэта Вагифа просит она улетающих журавлей передать привет любимой, с которой он разлучен. Словами поэта Закира, изгнанного с родной земли, молит она журавлей принести ему весть с отчизны. Словами печального поэта Видади предсказывает она пролетающим журавлям их горестную судьбу.

Семнадцать ступеней

Время от времени в техникуме устраивались диспуты по вопросам искусства.

Они привлекали внимание не только учеников и преподавателей техникума, но и множества людей со стороны, особенно работников культуры — писателей, художников, учителей, артистов, музыкантов, — для которых двери техникума были гостеприимно раскрыты.

Неизменным участником этих диспутов был и Хабибулла. Выступая, он охотно подчеркивал, что является представителем Наркомпроса, и высказывался главным образом по вопросам, связанным с искусством Азербайджана.

Было время, когда он вообще отрицал само существование такого искусства, считая, что музыка, живопись, архитектура в Азербайджане целиком заимствованы у персов, арабов, турок. Подобной точки зрения издавна придерживались панисламисты, стремившиеся подчеркнуть так называемое единство и братство мусульманских народов, и та часть азербайджанской феодальной знати, которая, пойдя на службу к царскому самодержавию, в угоду ему презрела культуру своего народа. Позднее, когда к власти пришли мусаватисты, Хабибулла принялся утверждать, что все искусство Азербайджана не более как придаток искусства