Избранное - Илья Вергасов

- Там. - Он показал на развалины.

В тесном подвальчике под обгоревшим домиком лежали убитые. Чуть в стороне - комбат, покрытый плащ-палаткой. Я приподнял ее и сразу же опустил… Сел словно пришибленный, прислонился к почерневшему дверному косяку, Здесь и нашел меня связной от Ашота:

- Вас срочно требует генерал!

За высотой, западнее, ухала земля - там что-то или кого-то бомбили. Трофейная кобылица нервно вздрагивала, шарахалась в сторону от сухого шелеста кукурузы.

Я чувствовал себя бесконечно малой частицей чего-то огромного, непознанного и потому страшного. Не мог представить мертвого Шалагинова. Кто-то чужой там, под плащ-палаткой, а Саша здесь, рядом, со своим чубом, своим безбородым мальчишеским озорством…

Стеганул кобылицу плеткой, она взвилась на дыбы.

33

Стою как пень перед генералом. Тут же Мотяшкин и незнакомый подполковник, внимательно вглядывающийся в меня, Молчу, смотрю, как Епифанов сжимает в руке серебряный портсигар - пальцы побелели.

- Может, все-таки заговорите? - Генерал поднялся, стукнув портсигаром по столу. - Нечего сказать в оправдание? Контужен, что ли? - Повернулся к незнакомому офицеру: - Приказ по дивизии сейчас же. Я отстраняю его от полка.

- Его поступок заслуживает военного трибунала, - подал голос Мотяшкин.

- Оставьте нас одних, - потребовал Епифанов и, когда те двое вышли, подтянул к себе карту. - Подойдите, посмотрите сюда внимательно.

«Обход!» - догадался я, глядя на красную стрелку, огибающую с юга гору, на которую так жадно смотрел еще недавно.

- Запоминайте все, что скажу!…

Мне надо встретиться с местным жителем. Он проводит мою команду - двести бойцов - через реку и железнодорожное полотно. Там, в тылу, в глухом лесу, к нам присоединится сербский партизанский батальон. Все силы я обязан скрытно сосредоточить перед поляной, за которой стоят пушки немцев, и ждать. Как только отстреляется наша артиллерия, а штурмовая авиация начнет дубасить западную окраину городка, мы - в атаку. И чтобы ни одной пушки врага, ни одного живого расчета!

Генерал, не поднимая головы, сказал:

- Идите! Посмейте сорвать операцию - штрафной не отделаетесь. Все!

Вышел в темную ночь, закурил. Тошнотворный дымок папиросы ударил в голову. Действовать, сейчас же действовать! Только не думать…

* * *

Лесник с прокуренными усами, в залатанном сивом зипуне, в черногорской феске с траурной каймой смотрел на меня по-детски ясными глазами.

- Иво Перович, - протянул руку, Ладонь жесткая, сухая, - Сам войник прве чете{2}.

Развернул перед ним карту с красной стрелой, указывающей наш ночной путь, ткнул пальцем в вершину горы:

- Немцы есть?

- Гледачи{3}. Немачки тамо, - показал на западный склон. - Има пет батарейе и една чета{4}.

Меня разыскал Андрей Платонов.

- Возьмите с собой! - сказал как отрезал.

- Собирай двести солдат. Гранат, гранат побольше. И чтобы ни у кого ничего не стукало, не грюкало.

Ашот все время молчал. С тех пор как я, упреждая приказ, послал в небо три красные ракеты, он как бы отделил себя от меня. Даже когда я сказал, что уведу двести солдат и что ему командовать полком, он не разжал губ и в глазах его осталась не свойственная ему отрешенность.

…Легко шагал Перович. Мы без шума перешли через речушку, но только успели дойти до полотна железной дороги, как с фланга ударили пулеметы - трассирующие пули пересекли дорогу. Из-за горы, черным горбом торчавшей над нами, выпорхнули ракеты. Выждав, пока в небе погаснет последняя искорка, рывком перемахнули через полотно. Кто-то упал, застонал.

Вспотевшие, тяжело дыша, карабкались вверх сквозь черный лес. Тропа дикая, каменистая. Запахи вокруг, шорохи казались мне до боли знакомыми. Наверное, во всех горных лесах одна и та же сладковатая затхлость и сушняк одинаково потрескивает под ногами.

Перович ушел в разведку. Солдаты разлеглись, с трудом переводя дыхание; кое-кто уже похрапывал. Лес меня понемногу успокаивал, был будто родным, давным-давно хоженым-перехоженым…

Вернулся проводник и привел с собой высокого человека в длинном офицерском плаще.

- Наш командант. - Он отошел в сторону.

- Капетан Прве сербске бригаде Кицманич. - Незнакомец размашисто раскинул руки.

Мы обнялись. От капитана несло крепким самосадом и еще тем запахом, который присущ человеку, долгие месяцы прожившему под открытым небом, коротавшему ночи у бездымных костров.

Капитан посмотрел на часы со светящимися стрелками.

- Треба на пут, друже подпуковниче. - Забросил за плечо автомат.

Чем выше мы поднимались, тем слышнее становился фронт. Он был беспокойным. Часто били короткими очередями пулеметы; на востоке, над позициями нашей дивизии, повисли «сапы» - они долго горят, освещая долину от края до края, а потом внезапно гаснут, и ночь становится еще темнее. Пятиствольные зенитные пушчонки, приспособленные для стрельбы по пехоте, неожиданно заколотят в ночь - и воздух завизжит, как несмазанная телега, аж челюсти сводит.

До рассвета еще немало времени, но за густотой леса уже как-то ощущается поляна. Еще тише шагаем, еще плотнее жмутся солдаты друг к другу. Впереди замелькали какие-то тени - останавливаемся.

- Наши войници, - шепчет Кицманич.

Начинается беззвучное братание: тискаем друг друга, толкаемся, меняемся зажигалками, флягами.

У сарайчика наш проводник остановился, нажал плечом на заколоченную дверь, она распахнулась - мы вошли в сухую, пахнущую овечьим сыром кошару. Перович зажег фонарь.

Кицманич немного старше меня. Под крутым лбом горят глубоко сидящие глаза, при улыбке на изрезанном морщинами лице появляется что-то детское. Мы говорим с ним на смешанном сербско-русском языке, но понимаем друг друга. Кицманич точно знал расположение пяти немецких батарей, систему полевой охраны. Еще сегодня вечером немцы подбросили туда роту солдат. Мы разделили наши силы на три части, договорились о связи и сигналах.

Приближался рассвет. На фоне черного соснового бора заметно высветлялась поляна. Кицманич, сняв пилотку, молча смотрел на поляну, заросшую редким низкорослым кустарником.

- Овде су биле прве наше жертве фашистког терора Тимочке крайне: шестог семптембра сорок едной године обешени у центру поляна мои другари - секретар окружного комитета коммуниста Миленко Бркович и члан комитета Дердье Семенович. Мои бойци жельни освете!{5}

Мы обнялись и разошлись на исходные позиции. Перегруппировка наша шла без суматохи. Мы так близко подползли к немцам, что слышали шаги часовых.

Лежу на сербской земле, пахнущей терпкой горечью каких-то незнакомых трав, прижимаюсь к ней небритой щекой. Земля молчит, отдавая мне свое тепло, и я слышу: «Мои бойци жельни освете!…»

Ровно в шесть часов утра небо на востоке озарилось молнией - снаряды, перегоняя друг друга, накрывали немецкие позиции от горы до синеющего марева на севере, где проглядывались красные черепичные крыши окраинных домов Заечара.

Немцы молчали. И батареи, на которые нацелились мы, тоже молчали.

В шесть часов тридцать минут пошли наши штурмовики, целыми эскадрильями, одна за другой, накрывая на западе вражеский передний край реактивными снарядами.

- Вперед! - Я рванулся с места, вытаскивая из кобуры пистолет.

Бежали сквозь кусты, перепрыгивали через запасные окопы; правее нас, развернувшись в цепь, в полный рост, молча, не стреляя, шли солдаты Кицманича. Но вот они бросились вниз по склону, к батареям, и все пространство вокруг наполнилось их криком, рваным и режущим слух, как боевой клекот белоголового сипа, камнем падающего на добычу.

Я бежал, стреляя, падая, поднимаясь… Из-за куста выскочил немец и выстрелил в упор - пуля обожгла щеку. Перепрыгнул через куст и упал на немца. Он, ногами ударив меня в живот, замахнулся винтовкой. Но приклад, повиснув надо мной, вдруг исчез.

- Живой? - Платонов поднял меня.

- Где твои солдаты?

- Уже кромсают батареи.

Увидел наших и сербских солдат, противотанковыми гранатами взрывающих пушку за пушкой.

Кицманич, подняв кулаки:

- Не треба! Не треба!

Его никто не слышал. Он бросился к батарее и, стоя во весь рост, раскинул длинные руки, будто прикрыл собой орудия.

Я сел на камень, закурил. От батареи шел ко мне Кицманич. На шее висели два трофейных автомата, а в руке полевая сумка немецкого офицера.

- Капут батарея, една, друга! - Сбросив автоматы, он свалился рядом, раскинул руки и ноги. - Капут немачки! Капут!

Появились танки… с запада, наши, «тридцатьчетверки»! Они наискосок пересекли поляну, остановились, развернувшись на девяносто градусов, ударили башенные и лобовые пулеметы. Я видел дорогу, уходящую на запад, по ней отступали немцы на машинах. Танки, подминая кусты, пошли наперерез. Немцы выскакивали из кузовов, разбегались врассыпную.