Капитан Невельской - Николай Задорнов

— Скоро я буду здорова. Я никогда не думала, что ты можешь плакать, — сказала она ему. — Ужасно! Ты помнишь?

И, как бы ужасаясь тому, что она довела его до слез, она опять обнимала его.

— Ты пожалел меня?

На ее лице были и смущение и радость. Она смотрела а его лицо, не веря своему счастью, с удивлением рассматривала его брови, глаза.

Утром пришел врач.

— Ну, как? — спросил Невельской, когда тот вышел от больной.

— Организм молодой и крепкий, поправится быстро. Ей значительно легче. Но нужен длительный отдых. Надо отлежаться… По-прежнему грелки на живот… Еще три дня полный покой, сон, опий…

Однажды Невельской вошел из соседней комнаты и сказал:

— Мой «Байкал» входит в бухту.

Екатерина Ивановна быстро поднялась и, откинув локоны, подошла к окну.

— Зачем ты встала?

— Я уже могу подниматься, — сказала она.

Она уже много раз смотрела в окошко на море.

— Это удивительно! — мечтательно произнесла Катя. — Первое судно, которое я вижу в своей жизни, твой «Байкал»… Мы пойдем на нем с тобой в залив Счастья… Я там так обставлю свое гнездышко, что ты будешь доволен. Ты не знаешь, как мне скорей хочется на твой Амур. Итак, я поплыву на «Байкале»!

Она представляла себе жизнь зимой в заливе Счастья: холод, льды, замерзшее море и грозные скалы в снегу. А в глубине ущелья маленькие домики. Один из них уютный, теплый, с чудной мебелью. В нем так хорошо! Если бы еще купить рояль!..

Сегодня попадья, к великой радости ее, сказала, что госпожа Козлова согласна продать фортепиано.

Катя с нетерпением ждала, когда же наконец врач разрешит ей выходить и она попробует сыграть на своем фортепиано.

В уютном гнездышке будет для мужа отдых, покой и счастье, а весной придет сплав, к нам в гости приедут Муравьев и Екатерина Николаевна. Они мечтали об этом…

«Фортепиано, фортепиано!» — ликовала душа ее. Ей чудились сонеты, романсы, вальсы и веселые мазурки в одном из домиков, занесенных снегом.

Болезнь отступила прочь, и вскоре Катя почувствовала себя совершенно здоровой.

Опять приходил доктор, сухой красноносый человек в ссевшемся морском мундире, садился рядом, трогал пульс, прощупывал живот.

— Еще полежать, достопочтенная голубушка моя Екатерина Ивановна.

— Как? Лежать? — вскидывая голубые глаза, удивленно спрашивала она. — Ах, доктор, вы ошибаетесь, я совершенно здорова!

— Вам нельзя ходить, — бормотал он. — Да-с! У вас было воспаление кишечника… И это не проходит так быстро. Лежите.

— Мне нельзя ходить? Нельзя вставать? Но я уже второй день с утра до вечера бегаю по комнате.

— И очень дурно-с! Дурно-с, смею заметить. Вы погубите себя! Это даст осложнение…

В этот день Невельской, придя с пристани, нашел кровать пустой. Катя выбежала к нему из соседней комнаты.

— Я здорова! — воскликнула она. — Какое чудесное фортепиано, оно совсем не расстроено, маленькое, из полированного красного дерева, в тон мебели. Оно войдет в любую самую маленькую комнату. Это будет великолепный ресурс в нашем уединении.

Воодушевленная представлявшимися ей картинами, она ходила по комнате. Она любила озадачить своего мужа. Он, такой умный, строгий, страшно деятельный и великий, терялся в такие минуты.

Она заявила, что не хочет сегодня обеда, что она сыта, съела ананас, обсыпав его ломти сахаром.

— Сама Жорж Санд могла бы описать наше путешествие, — говорила она. — Только, конечно, не как Дюма описывает бедную Полину Анненкову[134] в романе «Учитель музыки». Она могла бы написать роман «Учительница музыки». Я бы учила детей гиляков игре на фортепиано.

«Женщина должна беречь свою красоту и здоровье», — вспомнила она советы своей тетушки. В Иркутске это как-то смешно было слушать. Нет, не беречь! Я готова жертвовать собой. Она была уверена, что ее красоты и здоровья хватит надолго. Я ли не здорова? О-о! Мне еще далеко до старости! Правда, в Охотске, впервые взглянувши в зеркало, она ужаснулась, заметив перемену в своем лице. Как оно поблекло и вытянулось. Она была дурна, бледна, худа. Но сейчас опять лицо ее оживленно и блещет красками юности. Глаза снова зажглись, игра не прекращается в них. Это душа, полная жизненной силы, выражается в их взгляде.

— А ты знаешь, я наконец нашел прекрасного кузнеца!

И она радовалась, что он нашел кузнеца. А он радовался фортепиано.

— Я должен сам проверить все оружие, я занимаюсь этим. Кстати, ты должна научиться стрелять из пистолета… Но вот несчастье, бумаг нет из Петербурга! Неужели опять все будет, как с инструкцией?!

— Да, это важно, — соглашалась она, все более проникаясь уважением к казенным хлопотам и заботам.

Муж и жена приехали на «Байкал». В первый раз в жизни Катя ступила на корабль.

— Это твоя каюта? — спросила она, спустившись вниз.

— Да, это моя каюта.

— Ты тут мечтал?

Он молча кивнул.

— И плакал?

Она кротко, ласково и стыдливо склонила голову и прислонилась лбом к его груди. Он обнял ее. Она нашла губами его губы и крепко поцеловала.

— Ты думал тут обо мне?

— Да…

Она опять поцеловала его.

— Я мечтала идти на этом судне, с тобой, в твоей каюте…

— Но, может быть, я возьму еще одно судно в Аяне. Тут нет никаких удобств. Я строил это судно для себя.

Как объяснить ему, что именно здесь ей хочется идти. Именно в этой маленькой каюте без всяких удобств, где он жил так долго. Тогда можно почувствовать, как он жил, что думал.

— Какой веселый наш-то? — говорили матросы на «Байкале», проводив капитана с женой.

— Вот он прошлый-то год дичал! — сказал Иван Подобин. — Как она ему голову-то вскрутила! А какая вежливая, здоровается со всеми за ручку и расспрашивает.

— Попал Геннадий Иванович в штрафную! — смеялись матросы.

— У меня почти все готово, — говорил Невельской, возвратившись домой, — а бумаг нет. Я держу судно, до зарезу нужное в другом месте. Завойко проклянет меня. Он и так ненавидит меня. Я понимаю, что ему нужны суда.

Утром вошел вестовой.

— Геннадий Иванович, к вам курьер…

— Слава богу! — просветлел Невельской. — Ангел мой, как я счастлив! — сказал он, целуя жену. — Я иду!

Глава тридцать четвертая

ПЕРВЫЙ ОФИЦЕР

— Мичман Бошняк[135], честь имею явиться! — представился стройный и рослый, совсем юный офицер, с лицом, забрызганным грязью, пыльный и, видимо, порядком измученный.

Ему не более двадцати лет. Он гнал всю дорогу сломя голову, стараясь как можно быстрей доставить бумаги капитану Невельскому, о котором много наслышался.

Бошняк, как и многие другие офицеры, приходил в Петербурге в гостиницу «Бокэн», но не застал там Невельского. Его родственники — костромичи, земляки открывателя Амура. Через родственников Геннадия Ивановича они пытались хлопотать за юного Николая, но капитан уже уехал. Бошняк добился посылки его курьером в Охотск.

— Не ваш ли батюшка Константин Карлович? — спросил Невельской.

— Да, это мой батюшка! — сильно покраснев, ответил Бошняк.

— Так я очень рад земляку, очень рад, — крепко пожимая сильную руку офицера, сказал капитан. — Давно знаю вашего батюшку! Как он поживает? Садитесь, пожалуйста, Николай Константинович.

Невельской тут же вскрыл и просмотрел бумаги. На этот раз все было благополучно и прислали их почти вовремя.

— Как же вы доехали, Николай Константинович?

Невельской очень рад был, что бумаги прибыли и что доставил их такой славный малый, сын хороших знакомых.

На щеках юноши снова вспыхнул густой румянец. Его черные брови взлетели вверх, а синие глаза метнули воинственные огни.

Он с чувством говорил про дорогу через Сибирь, ноздри его раздувались, когда он описывал, какие потоки набухли в горах во время дождей и как он переплывал их с опасностью для жизни. Все лицо его ожило. Столько душевного огня, возможно, совсем не надо было вкладывать в рассказ о таких простых событиях. Но мичмана все вдохновляло, все казалось ему необыкновенным: Сибирь, скачка верхом, расстояния, трудности переезда. Душа его ликовала, что он исполнил все хорошо, прибыл вовремя, перенес стремительное путешествие от Якутска. Он, кажется, считал это подвигом.

Невельской понимал его прекрасно, сам еще не отвык от такого удальства, именно это и нравилось ему в Бошняке. Он слушал мичмана, улыбаясь, как бы видя самого себя.

А Бошняк думал: «Я счастлив, что вижу самого Невельского».

Он продолжал рассказывать про ужасные затруднения в пути, про бурю в горах, ломавшую столетние деревья, когда в комнату вошла Екатерина Ивановна.

Бошняк знал, что капитан приехал в Охотск с женой, но не интересовался подробностями, как и многие молодые люди, погруженные в самих себя и в свои ощущения, в свои воображаемые страдания и подвиги.