Исповедь гипнотезера - Владимир Леви

К сожалению, есть и меломаны-человеконенавистники, и добрые, тонкие люди, абсолютно к музыке глухие…

Чтобы воспитание человеков сдвинулось, наконец, с многовековой мертвой точки, надо внимательно, с ледяной головой изучить психофизиологию сочувствия. Надо точно, научно понять, как становятся возможным равнодушие, жестокость, садизм не только извне, но и изнутри, от мозга. Ибо люди, что бы ни говорили, в своих изначальных расположениях не одинаковы.

Да разве только люди? У 10–15 процентов самок любых животных отсутствует родительский инстинкт, и вместо любви к детенышам — равнодушие, а у хищных и каннибальство.

Инстинкт убийства мышей распределяется между кошками неравномерно. У некоторых котят инстинкт этот жестко наследствен, у большинства зависит в примерно равной мере и от наследственности и от обучения, у третьих отсутствует. Уже знакомая нам оптимальная формула популяционного спектра любого качества: гибкая середина с бахромой крайностей.

Природа старается быть ко всему готовой, а ситуация выбирает из генофонда. Исчезнут с земли крысы, мыши — род кошачий не пропадет, выживет за счет тех, кому можно и хлебом обойтись, есть такие полутравоядные коты, толстые и мордастые.

Какие-то зачатки садизма у многих есть — эта страшная способность, эта возможность испытывать удовольствие от мук другого существа. Наряду с полной способностью сочувствия и даже в какой-то двойственной связи с ней…

У сильно вооруженных хищников вид сохраняет себя от чрезмерной взаимной жестокости специальными приспособлениями, похожими на сочувствие: волк подставляет победившему сопернику самое уязвимое место, и тот, вместо того чтобы кусать, мочится. Побежденный кот падает на спину и истошно орет, вызывая рефлекторную остановку карающей десницы… Разошедшегося человека так легко не остановить.

Дети часто предаются мучительству. Терзают муху… Пауку-косиножке оторвали ножки… И пустили по дорожке… Издеваются над толстым, нескладным, бьют слабого, робкого, травят чужого, чудного…

Смирим на секунду воспитательский порыв, подойдем поближе, посмотрим внимательно.

Мучат по-разному, из разных побуждений, по разным механизмам.

Этот еще просто не научился чувствовать, не ощущает, не представляет, что другому существу может быть больно. Еще не срабатывает эмоциональное эхо, а может быть, недоразвито… Бессознательно полагает, что чувствует только он один, живой центр мира, а все остальное как бы и не живое. Забавляется и исследует… Так младенец тычет пальчиком в глаз матери — любопытно!.. Стихийное, эмоциональное невежество остается уделом многих: не понимают, что бьют — движением, словом, молчанием.

А вот этот понимает! Чувствует! У этого — острое удовлетворение муками жертвы! корчами! криками! судорогами! — Наслаждение властью! — Тихо… Внимательно посмотрите: маленький палач вершит возмездие, он мстит мухе за то, что его унизили, не пустили, побили; сегодня муха — это отец, спьяну давший оплеуху, а послезавтра мухой будет очкарик из соседнего подъезда…

Но это не самое страшное. Это, в сущности, обыкновенно.

Самое страшное — вон у того, который мучает просто так и испытывает удовлетворение не моральное, а физическое, испытывает сладострастие. Это палач по призванию, настоящий садист. Извращено эмоциональное эхо: сигналы чужого ада подаются ему на рай.

..Маленькие дурачки пошли вместе с гаденышем на чердак и повесили на проволоке кота, громадного, пушистого, и он дергался, бился, потом сразу затих; им было и жалко и интересно, а главное, стыдно друг перед другом и перед гаденышем показать какую-нибудь дрожь. А потом они разбежались, и всем, кроме гаденыша, стало муторно и захотелось быстрее забыть… Один дурачок и вправду забыл и готов снова идти с гаденышем, другой не может забыть, но хорохорится и, назло самому себе, совершает новые жестокости, чтобы совсем задушить это эхо, из которого происходит совесть…

А третий, едва добежав домой, дает себе клятву: никогда больше, и спешит обратно, чтобы скорей снять кота. Но роскошный кот уже мертв, и он хоронит его и рыдает, а потом подбирает и выхаживает самых дохлых заморышей и кормит их, всех кормит и защищает, и никогда не охотится…

Есть и те, кого уже изначально никакими силами к мучительству не склонить. Есть! Мало их, слишком мало. Кто они: ненормальные или сверхнормальные? Почему они готовы отдать все, тут же пожертвовать собою, чтобы оградить от мучений другое существо, слабое и беспомощное, даже не человека — щенка, цыпленка! Почему это для них такое острое, глубокое наслаждение — кормить, защищать? Кто их к этому приохотил?

Этого — добрый человек. А этого — никто, сам. Это антисадист. Он не может мстить даже за смертельную обиду, хотя и не трус, и умеет драться. Он приведет противника в состояние беспомощности и остановится, не воспользуется, не добьет. Напротив, подымет, и чаще всего на свою голову. Великодушие? Нет, если хотите, эгоизм. Побежденный для него уже не враг, ему уже стыдно за победу. Чужой ад — всегда и его ад.

Непредсказуемы движения чувств. Крайности питают друг друга: самые жестокие бывают и всех нежней, фашисты часто сентиментальны. Некоторым постигать добро приходится через кошмар.

Но ничто не поможет человеку, лишенному способности эмоционального предвидения — предвосхищения эмоций других. Это совершается здесь и сейчас, в душевном взаимодействии, а также в реальности номер два — в воображении. (Может быть, это как раз реальность номер один.) Высшие уровни предвосхищения чувств: художническое перевоплощение и врачебная интуиция, сравнимая с материнской: искусство не мешать подсознанию.

ЭГО. Пунктир небесный

Это уже совершенно ясно, любимые: уничтожение радости на этом свете было бы окончательной победою дьявола. Царство ледяной тьмы, вечная ночь.

Почти так уже, но я здесь, видите? Я к вам Радостью послан, и я прошу, умоляю: верьте в лучеспособностъ Гармонии.

Помиривший двух детей — спас человечество. Примиривший две мысли — открыл Вселенную. Добившийся перемирия двух взрослых, заматерелых врагов — хоть на минутку — даст шанс выжить и состояться своим детям и внукам.

Плотность взаимосвязей в богоприродном мире, пронизанном человеком, уже такова, что ни одна песчинка всем прочим не безразлична; все за всех отвечают, живем всеединой жизнью.

Не уставайте вылавливать всех чистых детей из всех грязных вод. Кое-каких при этом нечаянно можно и утопить — а потому спасайте и грязных тоже.

Эскалатор… Всю жизнь в Москве, но не привыкну. В толпе, на улице можно отключиться от лиц, смотреть в небо или под ноги, а здесь — некуда. Неостановимо. Сколько встреч и — это чудовищно! — никакого общения. Нет, неправда, вот кто-то оглянулся, оглянулись и вы… О, догнать бы, заглянуть бы в лица-мысли, лица-судьбы тех, что скрылись в тесноте на ступенчатом хребте…

Долго, пристально, бесконечно смотреть друг на друга люди могут лишь очень редко. Обычно же глаза, встретившись, по какому-то негласному уговору торопятся разойтись: задержаться немного, еще чуточку — и врозь, по делам, по магазинам, на потолок. И вообще избегают люди смотреть друг другу в глаза. Почему?

Да просто некогда. Ни к чему. Взору нужна подвижность. Фиксация — тяжелая нагрузка, насилие над вниманием — вызывает оцепенение, гипноз.

Почему так тягостен, так неудобен чей-то чужой, неотрывный взгляд, почему чувствуется даже спиной, почему вызывает недоумение, неприязнь, раздражение? Неуютно, хочется спрятаться, вас пронизывают, ощупывают…

Хотя у некоторых животных взаимное созерцание тоже входит в ритуал любви, в основном оно не означает ничего хорошего. «Я тебя сейчас съем». — «А это посмотрим, кто кого». — «Посмотрим». — «Посмотрим». Когда застывают друг против друга два петуха или два кота, — ситуация напоминает эпизод из известного фантастического романа, где два гипнотизера, добрый и злой, вздувая на лбу жилы и обливаясь потом, сцепляются взглядами в мертвой схватке: кто кого перегипнотизирует. Точно так ведут себя, выясняя свои мужские отношения, самцы гориллы. Кто-то из соперников не выдерживает и опускает голову, признавая себя подчиненным. Все интеллигентно, без физического насилия. С гориллой можно прекрасно поладить, если не смотреть ему в глаза, он этого не выносит.

Звери боятся человеческого взгляда, не зря боятся… Самого злобного пса можно усмирить, если поймать его взгляд и с абсолютной уверенностью двигаться прямо на него… Мне случалось так успокаивать разошедшихся злыдней; но трудно сказать, что же на них действует — взгляд или…

Еще неизвестно, насколько собака различает выражение человеческого лица. Собака редко фиксирует взгляд, для нее это нецелесообразно, она ведь преследователь движущегося. Если собака на что-то долго смотрит, то впадает в оцепенение — род гипноза, зафиксированный у некоторых пород в стойке. А вот кошки, животные-поджидатели, те могут смотреть долго, кота не пересмотришь. Кошки и на добычу, и друг на друга долго глядят, завороженно.