История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг. - Джузеппе Боффа

Новые руководители оказались вынужденными искать нового контакта с народом: они чаще появлялись и выступали публично. Даже в самом стиле администрации появились заметные нововведения. С 1 сентября 1953 г. были отменены бесконечные ночные бдения в учреждениях Москвы, вызванные когда-то привычками Сталина: рабочий день обычно начинался в 9 часов и заканчивался в 18 с учетом перерыва на обед продолжительностью один час[47]. Весь ритм жизни столицы, таким образом, изменился. Исторические дворцы Кремля, знаменитого архитектурного комплекса сооружений в сердце Москвы, который символизировал верховный центр государственной власти, были открыты впервые для посещения их туристическими группами.

Коллегиальный характер нового правления был не результатом лишь «верхушечного» соглашения между преемниками Сталина, а своего рода программным обязательством перед страной. Впервые оно было провозглашено в июне 1953 г. в статье в «Правде». В той же публикации появилось новое для советского политического словаря выражение: там критиковался «культ личности» как явление «вредное» и «антимарксистское», которое принижает значение масс, классов и партий в истории ради прославления лишь «героев-одиночек». После ареста Берии такие декларации делались все более настойчиво, и соответствующие положения были внесены в ряд партийных документов, где говорилось, что «культ» находится в противоречии с «высшим принципом» правильного руководства страной, которое как раз и определялось как «коллегиальность»[48]. Верховные руководители, члены Президиума ЦК партии с этого момента в печати перечислялись всегда просто в алфавитном порядке, а не согласно той скрытой и изменчивой иерархической шкале, сложившейся со времен Сталина, которая недолгое время сохранялась и после его смерти и в соответствии с которой Маленков и Берия ставились еще во главе списка перед всеми остальными.

Хотя первые публикации против культа выглядели как опусы инопланетян, с такой наивностью в них говорилось (как о якобы внезапно обнаруженном явлении) о том, что в последние годы пропаганда часто отклонялась от должного курса[49], тем не менее впечатление, произведенное ими, было очень сильным. Несмотря на то, что в обоснование осуждения культа приводились цитаты из работ Сталина, нетрудно было понять, что речь идет о преклонении именно перед ним. Его имя, правда, не называлось, но даже и безличная критика аграрной политики и полицейской практики прошлого не могла не затрагивать того, кто был их основным творцом. После ареста Берии в частных беседах с советскими интеллектуалами и иностранными гостями новые руководители упоминали, что в конце жизни Сталин был «болен» и испытывал сильное пагубное «влияние» /412/ министра внутренних дел[50]. В 1953 г. сталинские премии за достижения в науке и искусстве, присуждавшиеся ежегодно 21 декабря, не были распределены (исключение было сделано только для международных премий мира, учрежденных в более ранний период). В качестве причины были приведены малоубедительные соображения экономии. Из печати исчезли все обычные хвалебные выражения, которыми многие годы сопровождалось любое упоминание имени Сталина; однако его все еще причисляли к классикам марксизма и наряду с Лениным провозглашали основателем российской коммунистической партии.

В этих двусмысленностях и предосторожностях уже проявлялась та серьезная проблема, имевшая прежде всего политический, а не исторический характер, которая заключалась в выработке оценки покойного деятеля и его наследия; она так никогда и не была снята с повестки дня жизни советского общества. Снижение накала экзальтации по поводу его всеподавляющей личности осуществлялось скорее замалчиванием, а не четкой переоценкой ценностей. Оно сопровождалось все более частым обращением к Ленину[51]; но это был явно недостаточный ответ на то смятение чувств и сомнения, которые охватили страну.

Расследование прошлой деятельности полиции и ее арестованных главарей велось без особого шума, но оно пролило свет на бездну незаконных действий. Около 4 тыс. людей было выпущено на свободу в 1953 г.[52]; так была пробита первая малая брешь в сталинской репрессивной системе. Медленный процесс реабилитации продолжался в 1954 г., хотя о нем не объявлялось публично. Известия о первых отдельных случаях возвращения людей из мест заключения пока еще были достоянием только узкого круга членов их семей и близких друзей.

Это был период, который Илья Эренбург назвал счастливо найденным словом — «оттепель», время весны, когда перемены еще не устойчивы. Такие чувства царили среди населения страны, травмированного событиями последнего периода сталинского правления. Люди воспринимали самые необходимые меры правительства с надеждой, но и с сомнением: станут ли они устойчивым курсом, продолжатся ли и что принесут[53]? Повесть Эренбурга «Оттепель» была вскоре подвергнута нападкам в печати. Другого публициста, внесшего интонацию большей искренности в советскую литературу, остро критиковали бдительные хранители официальной идеологии[54]. В декабре 1954 г. в Москве собрался Второй съезд писателей (первый проводился в 1934 г.). На его заседаниях разгорелись дебаты; наиболее смелые ораторы начали дискуссию, хотя и довольно осторожную, о различных аспектах того наступления на культуру, которое велось в предшествующие годы; в печати их выступления появлялись в исправленном цензурой виде[55].

Первая фаза юридической ревизии событий прошлого затронула прежде всего наиболее поздние по времени приговоры по делам /413/ крупных деятелей партии. Один пример был особенно свеж в памяти руководящих кадров: «ленинградское дело». Расследование его было возобновлено вскоре после ареста Берии, когда в порядке изучения его деятельности были допрошены даже те немногие заключенные, которые остались в живых. Общественности было объявлено о выводах по этому «делу» в декабре 1954 г.; все «дело» в целом было сфабриковано полицейскими службами. Основная ответственность за него была возложена на Абакумова, который был правой рукой Берии, а также на других прежних руководителей системы безопасности, которые и были приговорены к смерти[56]. Но расследование пролило свет и на то, что не только Берия и Абакумов участвовали в создании этого «дела». Вместе с Берией в Ленинград выезжал и Маленков, который принимал непосредственное участие в разгроме руководства городской партийной организации: один из его основных помощников, Андрианов, был назначен первым секретарем местного обкома вместо арестованного Попкова.

Пересмотр «ленинградского дела» привел к скрытому конфликту между Хрущевым и Маленковым, который находился в изоляции и был поставлен в весьма невыгодное положение. Он уже столкнулся с трудностями из-за своей прежней ответственности за состояние дел в аграрной сфере. Ряд его предложений также оспаривался некоторыми его коллегами по Президиуму ЦК партии. Та напыщенность, с какой он провозгласил курс на развитие легкой промышленности, подверглась критике всех, кто обычно поддерживал традиционный приоритет тяжелой индустрии. Такие же оговорки и сомнения вызвал и ряд его утверждений по вопросам внешней политики (что будет показано в следующей главе). Рассмотрение «ленинградского дела» привело теперь к тому, что его имя вместе с именем Берии фигурировало на одной из самых темных страниц недавнего прошлого. Наиболее достойным выходом, предложенным ему, был уход в отставку. Центральный Комитет партии был информирован об этом решении и о его причинах на новом Пленуме в январе 1955 г., который был официально посвящен обсуждению проблем развития животноводства[57].

Несколькими днями позже собрался Верховный Совет СССР. Маленков присутствовал на его заседании; письмо, в котором он просил об освобождении его от руководства Советом Министров, было зачитано очередным председательствующим на совместном заседании обеих палат 8 февраля. По предложению, внесенному Хрущевым, на этот пост был назначен Булганин. Этот короткий кризис предоставил благоприятный предлог для общей перестройки правительства. Министерство обороны, из которого ушел Булганин, было передано маршалу Жукову. Сельскохозяйственные учреждения возглавили люди, придерживающиеся хрущевской линии.

Письмо, которое Маленков был вынужден подписать, представляет собой весьма любопытный политический документ. В нем ничего или почти ничего не говорилось о закулисной реальной стороне /414/ событий. Уходящий в отставку деятель принимал на себя вину за тяжелую разруху в деревне, отрекался от авторства в принятии мер по облегчению налогового бремени колхозников. Он вносил коррективы в свои программные заявления от августа 1953 г., провозглашая, что «подлинной основой» для развития сельского хозяйства и роста потребления является «опережающий рост» тяжелой промышленности. Наконец Маленков уплатил и по счету всей своей прошлой карьеры, протекавшей в верхах партийного аппарата: он просто унизительным для себя образом вынужден был согласиться признать собственную «неопытность» в делах управления государством и в экономике[58]. Хотя публично никаких иных объяснений не приводилось, внутри партии было сообщено, что роль Маленкова в «ленинградском деле» была основной причиной его отставки. Эта информация была распространена тем новым методом, который был впервые использован после ареста Берии: с помощью закрытого письма, в котором Секретариат ЦК партии знакомит членов партии с тем, о чем шла речь на последнем Пленуме Центрального Комитета. Такая информация не должна была выходить за пределы круга членов партии[59].