Воспоминания - Андрей Фадеев

Так закончила свой рассказ графиня Анна Родионовна и слова ее мне памятны так же, как и она сама, как будто я ее слышала и видела сегодня, хотя после того прошло уже более пятидесяти лет. Графиня была крестной матерью Императора Александра Павловича и всегда пользовалась большими милостями при дворе. Когда великий князь Павел Петрович с супругой Марией Феодоровной ездили за границу под именем «comte et comtesse du Nord», нарочно заехали к Чернышевым, в их имение Чичерск (Чернышев был в то время Белорусским генерал-губернатором), и пробыли у них несколько дней. Чернышевы устраивали для них разные празднества и между прочим, спектакль, где главной актрисой была родственница графини Пассек, впоследствии Рахманова, известная своей странной жизнью в Киеве. Давали также одну феерическую пьесу с превращениями, и которой волшебница, мановением жезла, переменяет четыре времени года. Эту роль играла с большим успехом моя мать, которой было тогда двенадцать лет. Она была очень хороша собою и всем чрезвычайно понравилась. Пять лет спустя, она была уже замужем за отцом моим, князем Павлом Васильевичем Долгоруким и, приехав с ним в Петербург, представлялась великой княгине Марии Феодоровне, которая сейчас ее узнала и, обратясь к Великому Князю Павлу Петровичу, сказала: «узнаешь ли ты нашу маленькую фею, которая в Чичерске переменяла времена года?» И оба очень обласкали ее.

Смерть графа Захара Григорьевича Чернышева произошла вследствие особенного случая. У графа на войне был пробит череп и заделан серебряной бляхою, уже с давних пор. Он ехал с женой из Белоруссии в Петербург и хотел заехать погостить и деревню к моему дедушке, Бандре-дю-Плесси, но так как это составляло крюк, то графиня уговорила ехать прямо, потому что спешила и Петербург по важным делам. Дорога в одном месте была выложена круглыми бревнами, от которых экипаж подвергался сильным толчкам, В карете, в верху, была приделана сетка (чтобы класть вещи), прикрепленная шрубами. Один из шрубов, вероятно от движения выдвинулся, при толчке стукнулся в голову графа, пробил серебряную бляху черепа и вонзился в мозг, что и было причиною немедленной смерти графа.

По смерти мужа, графиня Анна Родионовна оставила совсем двор и большой свет, ездила по церквам и жила очень уединенно, но большей части в Чичерске, где у нее были заведены свои особенные порядки и даже была своя полиция и полицеймейстер. В последний мой приезд в Чичерск, она не принимала никого; в это время у нее гостила только генеральша Лидуховская, большая богомолка. Я приехала с мужем, бабушкой и полугодовой дочерью. Бабушка велела доложить, через полицеймейстера, о своем приезде, и графиня сейчас же прислала просить бабушку и меня с дочерью к себе, исключив моего мужа, которому вход был закрыт как мужчине. Графиня обедала в двенадцать часов ночи. Мы пошли к ней в шесть часов пополудни. Чтобы достигнуть до дома, в котором она жила, надобно было перейти чрез три двора. В первом находился караул из мужчин, а в остальных двух из женщин, и мужчины не смели туда показываться. Этот устав соблюдался тогда с большою строгостью и ни для кого не делалось исключений. Графиня приняла нас очень приветливо, радушно, как и всегда и, по-видимому, была очень довольна нашим посещением. Она лежала на софе; спинка софы была устроена так, что сверху, во всю длину софы, была сделана деревянная полоса, в роде полки, которая была вся уставлена, в ряд, маленькими образами одинаковой величины. Когда в комнату внесли мою маленькую дочь, графиня взяла ее на руки, сняла с полки один образок и благословила ее им. Обедали мы ровно в полночь, а беседами разговоры наши продолжались почти до утра. Бабушка моя рассказывала о своем житье-бытье, стала жаловаться на свое здоровье, и что начинает заметно слабеть и часто болеть. Графиня ей возразила: «Это от того, Елена Ивановна, что ты в молодости очень любила танцевать и целые ночи протанцовывала, так что, я помню, у тебя иногда ноги бывали в крови; а вот я не любила танцевать и не танцевала иначе как по указу Государыни, так вот, хоть десять лет и старше тебя, а смотри, как еще здорова и крепка». Она оставила вас ночевать у себя и на другой день никак не хотела отпустить; уговаривала погостить хоть с недельку. Мы едва могли убедить ее, что нам необходимо ехать.

Графиня Чернышева непременно хотела, чтобы крестница ее, княжна Елена Павловна, была фрейлиной и постоянно на том настаивала. Она брала на себя тотчас же это устроить и, действительно, очень легко могла это сделать по своим близким связям и влиянию при дворе. Она постоянно твердила княжне: «скажи одно слово, — и ты будешь фрейлина». Но княжна, привыкшая к уединенной жизни, вдали от шумного света, пугалась этого предложения, решительно отказывалась и даже не хотела слышать о нем, чем старая графиня была крайне недовольна.

16

По семейному преданию, он колесован.

17

У князя Василия Сергеевича было три сестры: Мария, в замужестве за князем Вяземским дедом известного поэта, Анна — за князем Голицыным и Анастасия — за князем Щербатовым. А у княгини Анастасии Ивановны была сестра Анна, замужем за князем Трубецким, и брат Николай Иванович Лодыженский. Мать их была урождена княжна Ромодановская, последняя из этого рода и потому (как значится в их родословной) сыну ее, Николаю Ивановичу Лодыженскому, быль передан титул и имя угасшего рода Ромодановских, и он назывался князем Лодыженским-Ромодановским, также как и сын его Александр Николаевич, умерший бездетным, кажется, в ранней молодости и с ним окончательно прекратился род и имя князей Ромодановских.

18

Во втором томе записок Ф. Ф. Вигеля описывается тогдашнее Пензенское общество, и между прочим автор посвящает несколько страниц рассказам о Е. В. Кожиной, хотя отчасти и юмористических, но тоже и очень сочувственных, благосклонно отзываясь о ее «добрейшем сердце», «радушии», «оригинальных выходках». Вигель называет ее «отрадою своей Пензенской жизни», что особенно выделяет Кожину из общего погрома, за малыми исключениями, которым Вигель беспощадно разносит это общество.

19

По сведениям 1862-го года, несколько улучшился, но немного.

20

Так говорил он сам о своем происхождении, но общий голос утверждал, что он из эмигрантов и гораздо высшего происхождения, которое тщательно скрывал; что жизнь его до приезда в Россию была непроницаемой тайной и что, вообще, он был совсем не то лицо, за которое себя выдавал. Впоследствии, да и тогда уже, многие авантюристы выдавали себя за французского дофина Людовика XVII, но Контениуса невозможно было причислить к их сонму, так как он еще при жизни дофина, в 1790-х годах, уже взрослым человеком находился в России. Тем не менее, общественное мнение облекало доброго Контениуса таинственным покровом, которому не совсем не доверял и сам Андрей Михайлович.