Похождения Жиль Бласа из Сантильяны - Алан-Рене Лесаж

— А разве ты знаешь, — возразил он, — с каким кораблем я уезжаю?

— Нет, сударь, — отвечал я, — но язык до Рима доведет: я справился бы в порту, и кто-нибудь, наверное, бы мне указал.

При этом подозрительном ответе он бросил на меня яростный взгляд. Я подумал, что он снова собирается надавать мне затрещин.

— Кто приказал тебе, — вскричал он, — вынести мой чемодан из дому?

— Вы сами, — ответил я. — Возможно ли, чтобы вы позабыли упреки, которыми осыпали меня несколько дней тому назад. Разве вы не сказали, избивая меня, чтобы я предвосхищал ваши приказания и делал по своему почину все, что нужно к вашим услугам? И вот, чтобы последовать этому указанию, я велел отнести сундук на судно.

Тогда игрок, убедившись, что я хитрее, чем он полагал, дал мне отставку, проговорив весьма холодным тоном:

— Ступайте, сеньор Сипион; идите с богом! Я не люблю играть с людьми, у которых то больше одной картой, то меньше. Убирайтесь с глаз моих, — добавил дон Абель, меняя тон, — не то я заставлю вас петь без нот.

Я избавил его от труда повторять свое приглашение, то есть немедленно удалился, дрожа от страха, как бы он не принудил меня снять мою ливрею; но, по счастью, он мне ее оставил. Я слонялся по улицам, размышляя о том, где бы мне найти жилье за два реала, составлявших все мое богатство. Таким образом, я подошел к архиепископскому подворью; а так как в это время готовили ужин для его высокопреосвященства, то из кухни возносился приятнейший аромат, ощущавшийся на целую милю в окружности.

«Черт побери! — сказал я про себя, — не дурак бы я был полакомиться одним из этих рагу, что так вкусно в нос ударяют; я бы, пожалуй, удовольствовался и тем, чтобы запустить туда пятерню. Да чего там! Неужто же я не в силах, изобрести способ, чтобы отведать этих заманчивых блюд, от которых мне теперь достается один запах? А почему бы не попытаться? Невозможного тут, по-видимому, ничего нет».

Моя фантазия разыгралась, и, по мере того как я предавался мечтаниям, у меня сложился хитрый план, который я тут же и выполнил с полным успехом. Я вскочил во двор архиепископского подворья и бросился бежать по направлению к кухне, крича что было сил:

— На помощь! на помощь! — точно за мной по пятам гнались убийцы.

На мои повторные крики выбежал мастер Диего, архиепископский повар, с тремя-четырьмя поварятами, чтобы узнать, в чем дело. Не видя никого, кроме меня, он спросил, почему я так громко кричу.

— Ах, сеньор, — отвечал я ему с выражением человека, перепуганного насмерть, — умоляю вас ради святого Поликарпия: спасите меня от ярости какого-то головореза, который хочет меня убить.

— Где же он, этот головорез? — вскричал Диего. — Вы тут одни-одинешеньки, и ни одна собака за вами не гонится. Бросьте, дитя мое, успокойтесь. Видно, кто-нибудь хотел напугать вас для потехи; но он хорошо сделал, что не последовал за вами сюда, во дворец, потому что мы, по меньшей мере, обрезали бы ему уши.

— Нет, нет! — сказал я повару, — он не для смеха меня преследовал. Это здоровенный жулик, который собирался меня ограбить, и я уверен, что он сторожит на улице.

— Ну, так ему долго придется вас дожидаться, — отвечал Диего, — потому что вы останетесь у нас до утра. Здесь вы и поужинаете и переночуете с поварятами, которые попотчуют вас как следует.

Я не помнил себя от радости, услышав его последние слова, и пришел в полный восторг от представившегося мне зрелища, когда мастер Диего провел меня на кухню и я увидал приготовления к ужину его высокопреосвященства. Я насчитал до пятнадцати человек, занятых этими приготовлениями, но не в силах был исчислить всех блюд, представших перед моим взором, — столь щедро провидение позаботилось о снабжении архиепископского подворья. Вот в эти-то минуты, вдыхая ароматы различных рагу, которые я прежде чуял лишь издали, я впервые познал чувственное наслаждение. Затем я имел честь ужинать и спать вместе с поварятами, дружбу которых я так быстро завоевал, что наутро, когда я пошел благодарить мастера Диего за великодушно предоставленное убежище, он сказал мне:

— Все наши кухонные мальчики сообщили мне, что будут очень рады найти в вас товарища, — так ваш характер пришелся им по вкусу. А сами вы хотели бы стать их однокашником?

Я отвечал, что если бы мне выпало на долю такое счастье, то я увидел бы в нем предел своих желаний.

— Если так, мой друг, — возразил он, — то можете с сегодняшнего же дня считать себя в числе архиепископских слуг.

С этими словами он повел меня и представил мажордому, который по моему бойкому виду счел меня достойным принятия в семью ложкомоев.

Не успел я вступить в столь почтенную должность, как мастер Диего, следуя обычаю всех кухарей из больших домов, тайно посылающих провизию своим красоткам, избрал меня, чтоб доставлять некоей жившей по соседству даме то телячье седло, то дичь, то домашнюю птицу. Любезная сия дама была вдовушкой лет тридцати, не более; весьма недурна собой и очень живая, она, казалось, не слишком-то была верна своему повару. Он не довольствовался тем, что поставлял ей мясо, хлеб, сахар и масло, но также снабжал ее запасом вина, — все, разумеется, за счет монсиньора архиепископа.

Во дворце его высокопреосвященства я окончательно обтесался и выкинул там довольно забавную штуку, о которой и по сей час вспоминают в Севилье. Пажи и еще кое-кто из домочадцев решились отпраздновать день рождения его высокопреосвященства комедийным представлением. Они избрали комедию «Бенавида»,194 а так как им требовался мальчик моих лет, чтобы сыграть роль юного леонского короля, то выбор их пал на меня. Мажордом, считавший себя знатоком декламации, взялся меня натаскать и после нескольких уроков объявил, что я буду не самым худшим из актеров. Так как все расходы шли за счет хозяина, то устроители не пожалели ничего для великолепия празднества. В главном зале дворца соорудили сцену и пышно ее разукрасили. В глубине поместили лужайку, на которой я должен был появиться спящим в том акте, где мавры бросаются на меня и берут в плен. Когда актеры оказались готовыми к представлению, архиепископ назначил день спектакля и не преминул пригласить знатнейших сеньоров и дам со всего города.

Когда этот день наступил, актеры не занимались уже ничем, кроме своих костюмов. Что касается моего, то его принес портной, сопровождаемый нашим мажордомом, который, взяв на себя труд вдолбить мне мою роль, почел теперь своим долгом присутствовать при моем переодевании. Портной надел на меня роскошное облачение из синего бархата, отделанное золотыми позументами и пуговицами, с широкими рукавами, отороченными золотой бахромой; а мажордом собственноручно возложил мне на голову картонную корону, усыпанную множеством чистого жемчуга вперемежку с поддельными алмазами. В довершение всего они опоясали меня розовым кушаком с серебряными цветами. При каждом новом надеваемом на меня украшении мне казалось, будто они привязывают мне крылья, чтобы я улетел и скрылся с глаз. Наконец, перед вечером представление началось. Сперва на сцену выходит леонский король и произносит длинную тираду. Так как эта роль была предоставлена мне, то я открыл действие монологом в стихах, который сводился к тому, что я не могу противостать очарованию сна и собираюсь ему отдаться. Вслед за сим я удалился в глубину сцены и бросился на травяное ложе, мне уготованное. Но вместо того чтобы заснуть, я принялся размышлять о способах выбраться на улицу и улизнуть вместе со своими регалиями. Маленькая потайная лестница, которая вела под сцену и в нижнюю залу, показалась мне пригодной для выполнения этого плана. Итак, я незаметно встал и, видя, что никто не обращает на меня внимания, сбежал по лестнице в залу и понесся к дверям с криком.

— Дорогу! Дорогу! Я иду переодеваться.

Все посторонились, чтобы меня пропустить, так что не прошло и двух минут, как я безнаказанно вышел из дворца и под покровом ночи добрался до дома своего приятеля, вышеупомянутого удальца. Он был вне себя от изумления, увидав меня в таком наряде. Я посвятил его во все, и он от души посмеялся. Затем, обняв меня с большим жаром (поскольку надеялся получить свою долю из риз леонского короля), он принес мне поздравления с ловкой проделкой и заметил, что если я и впредь буду верен себе, то еще заслужу своим умом мировую славу. После того как мы с ним насмеялись и позубоскалили всласть, я сказал храбрецу:

— Что нам делать с этим пышным убором?

— Об этом не беспокойтесь, — отвечал он. — Я знаю честного старьевщика, который, не проявляя излишнего любопытства, покупает все, что ему продают, лишь бы цена была сходная. Завтра с утра я схожу за ним и приведу его сюда к вам.

Действительно, на следующий день мой удалец спозаранку вышел из своей комнаты, оставив меня в постели, и через два часа вернулся со старьевщиком, тащившим узел, обернутый желтой холстиной.