На рубежах южных (сборник) - Иван Наживин

– Куда же можешь ты увезти нас? – проговорил Ивашка, садясь подальше от Иоселя.

– А куда ясновельможный пан прикажет… – почтительно сказал Иосель. – Можно, например, довезти до Киева, а там уж ясновельможный пан воевода сам обдумает, куда лучше… А то и до польского рубежа можно…

– Так… А как же ты то дело устроишь?

– Э, ясновельможный пан воевода, когда хочешь дело делать, никогда не надо загадывать за год вперед… – сказал Иосель чрезвычайно убедительно. – Всегда надо смотреть на то, что ближе: человек хочет, а Бог водит, как говорится по русскому поговорка. Только бы нам до первых жидов на Слободской Украине добраться, а там – пхэ!.. – мы будем, как караси в море… Только вот уж не знаю, как мне отсюда отлучиться: большие дела тут можно делать, а в особенности если на Астрахань съехать…

– Ну, в Астрахани жизнь теперь… того… можешь и без пейсов очень даже легко остаться… – заметил Ивашка.

– Пхэ!.. Что такое без пейсов? Зачем без пейсов? – вздернул Иосель плечи. – Они пусть там себе воюют, а я буду торговать, – и с теми, и с другими, и со всеми… Кому нужен какой-то бедный жид? Нет, ясновельможный пан воевода, Астрахань для умного человека золотое дно!.. Мне давно пора домой, к Ривкэ, к детям, но я говорю себе: Иосель, не упускай себе такого золотого случая!.. Ривкэ подождет, дети подождут, все подождет: не упускай случая… Но для ясновельможного пана воеводы я брошу не только Астрахань, я Ривкэ брошу, я детей брошу, – только бы ясновельможный пан воевода доволен был!.. О, это такой казак, ясновельможная пани!.. – восторженно обратился он к Пелагее Мироновне. – Такой казак, – ай-вай-вай!.. И я понимаю, понимаю, – зашептал он доверчиво и очень убедительно, – что дела у ясновельможного пана Степана несколько пошатнулись и что умным людям пора из игры выходить: береженый, как говорится, и Бога сбережет… Пусть только ясновельможный пан воевода и ясновельможная пани доверятся мне, а там все будет, как сыр в масле… Я слышал сторонкой, что ясновельможный пан атаман на Дон собирается – вот он выедет, скажем, в понедельник, а мы за ним следом во вторник. Уж только пусть ясновельможный пан воевода положится на меня…

Ясновельможный пан воевода внимательно слушал, но полагаться на преданность Иоселя отнюдь не думал: он хотел полагаться только на самого себя.

– Ну, однако, как же ты все же повезешь нас?.. – сказал он. – За год мы загадывать не будем, а все же любопытно, как…

– А можно, например, два воза солью для Дона погрузить, – сказал Иосель. – А под солью будут лежать на мягких коврах, как у Христа под мышкой, ясновельможный пан воевода на одном возу и ясновельможная пани – на другом. Нам только бы Дон переехать, а там – фьюююю… На Слободской Украине жида много, и там Иосель будет совсем, как карась в море…

Сторговались. Иосель получил деньги, чтобы заблаговременно купить две пары коней и возы, и поздно ночью старая Степанида выпроводила Иоселя потайным ходом чрез сад на черную осеннюю улицу. Ясновельможный пан воевода еще долго ходил у себя по опочивальне – дверь он оставил открытой, чтобы дух вышел маленько, – и все что-то думал, и улыбался, и бормотал:

– Поглядим: кто еще кого… Да, да: кто кого!..

Но Пелагея Мироновна уже нетерпеливо звала его почивать. На следующее утро атаман лютовал еще больше: с Астрахани прибежал, наконец, давно жданный гонец. То был Петрушка Резанов, сиделец острожный, что стрельца зарезал государева. И он привез вести нерадостные. Хотя власть казаков в Астрахани была сильна, но враги все же и там начали подымать голову.

– Ну, как пошел ты тады от нас вверх, – рассказывал Резанов, пощипывая свою редкую бороденку и стараясь придать своему грубому лицу значительность, – все осталось у нас в самом лутчем порядке. Затем в скорости Федька Шелудяк из-за животов пограбленных у посадских со всеми перегрызся и убежал сюда вот, а Иван Терский, помощник атаманов, на Дон пошел: не полюбились ему нестроения наши. Тогда на их место Ивана Красулю выбрали, что при воеводах головой стрелецким был, да Обоимку Андреева, сидельца тюремного, что за воровские деньги сидел. Недели две спустя, так после первого Спаса, поднялся народ резать тех, которые уцелели, из приказных да из торговых людей: и Ларке кату работы по уши было, ну и сами все старались. Одного из таких митрополит, старый черт, у себя в хоромах спрятал, и очень казаки за то на него осерчали. А он, старый черт, в народ слух пустил, что было-де ему видение: стоить-де палата вельми чудна и украшена, а в той-де палате сидит предоблий воевода наш, Прозоровский князь, а с ним и брат его, и сын старшой, Борис, что на стене тогда повесил ты. И вот сидят-де они все и пьют питие сладкое паче меда, а над головами-де их сияют венцы, украшенные камением многоцветным. Велели-де они и ему, митрополиту, свети, только не с ими вместе, а поодаль, и питья ему не дали. И слышит-де он, митрополит, что они промеж себя говорят: он-де митрополит, не поспел еще к нам… Ну а наши обломы, известно, уши развесили, слушают, головами качают, вздыхают… Да… И вдруг тут слух пришел насчет твово синбирского дела. Тут они совсем ожили. Из степи подошел к Волге с той стороны татарин Енмамет мурза Енаев с табунными головами своими и с сотниками и переслал через воду с рыбаками митрополиту царскую милостивую грамоту. А на другой день велел митрополит в большой колокол благовестить, чтобы собрать людей астраханских и ту грамоту им прочести. Народу, одначе, пришло совсем мало: одни нас поопасались, а другие на атаманов двор пришли, где у нас завсегда круг собирается. И вот в соборе митрополит грамоту царскую народу вычитывает, чтобы принесли за свои вины Богу да великому государю и добили бы ему челом, а на кругу есаул твой Лебедев кричит, что грамоту ту сам митрополит со своими попами составил, чтобы опять народ в лапы воеводам да боярам отдать. Казаки в собор пошли, вырвали у того старого черта грамоту и все хотели утопить его или с раскату бросить…

– Так чего же вы сопли-то распустили? – сказал Степан зло. – И утопили бы…

– Да вишь ты, народ после синбирского дела-то зашатался как-то… – пощипывая бороденку, проговорил посол осторожно. – Не то совсем стало, что до того было…

– Синбирское дело, синбирское дело… А что синбирское дело, никто не понимает!.. – рассердился Степан. – Ворочайся в Астрахань и скажи там Ваське и кругу, чтобы все к новому походу строились. Я еду на Дон, поуправлюсь там с делами и сичас же скорым обычаем опять к вам. Митрополита, старого черта, изничтожьте, чтобы не баламутил, да и попов, которые очень уж в его руку тянут… Казаки вы там или бабы старыя?

Ивашка внимательно слушал все это со своими новыми, застланными глазами, а потом прошел в Приказную Избу – там усердно скрипели перьями старые подьячие и уныло томились всякие просители, – и долго перебирал какие-то грамоты. И все улыбался в усы и с веселыми глазами повторял: а ну, кто кого!.. А когда в обед пришел он домой, Пелагея Мироновна со смехом потащила его к окну.