Вавилон - Маргита Фигули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты все еще любишь его, Нанаи? Сильно, сильнее, чем Набусардара?
— Одного тебя, мой победитель.
— Только потому, что я победитель? А что, если бы им стал Устига, — кого бы ты избрала тогда?
— Клянусь незапятнанной честью рода Гамаданов: что бы ни случилось — я буду любить одного тебя.
— Ты произнесла это с такой грустью, Нанаи, любовь моя…
— Я говорю это с грустью, потому что многое из того, с чем сталкиваемся мы на дороге жизни, нам неподвластно. Страдания персидского князя заставляют меня страдать, хоть я и понимаю, что ты держишь его в заточении как недруга Вавилонии и не вправе выпустить, пока мы враждуем с персами. Но прошу тебя об одном, Набусардар, не отправляй его обратно в подземелье! Там ужасно, там слишком ужасно даже для убийц и диких зверей. Оставь его в верхних покоях. Пусть и у него будет немного свежего воздуха и солнца.
— Ты любишь его, Нанаи! — Набусардар холодно посмотрел на нее.
— О, если бы ты мог заглянуть в мое сердце, сомнения твои рассеялись бы, мой дорогой.
На повороте лестницы они остановились передохнуть.
Тревога и опасения, связанные с Устигой, не покидали Набусардара, хотя он и не придал особого значения высеченному на перстне приказу Кира, — враг ведь отступил от стен Вавилона! Он лишь распорядился усилить стражу во дворце и набить двойную решетку на окне комнаты, где лежал Устига.
Затем все сошлись в кабинете Набусардара для дружеской беседы.
Первым заговорил Гедека, осведомившись, долго ли еще будет бесноваться демон войны.
— Я не случайно приехал, — оживился Набусардар, — персы отступают, и надо полагать — войне скоро конец.
— Конец? — воскликнула Нанаи, и слезы радости зазвенели в ее голосе.
— Полагаю, что так, хотя твердой уверенности у меня нет. Персидское войско отошло от стен Вавилона — это правда, лишь несколько отрядов закрепилось на подступах к городу — возможно, для того, чтобы прикрыть отступление основных сил.
— Господин, — разрыдалась Тека, — все, что прикопила я, служа твоему роду, я с благодарностью приношу в жертву богам.
— Не надо спешить, — остановил ее верховный военачальник, — хотя его величество Валтасар первым ступил на сей ложный путь… Люди в Вавилоне не помнят себя от радости — пляшут, поют, кричат. На улицы выкатили бочки с вином, пьют без удержу. Царь заразился веселостью гуляк и приказал в честь победы устроить пир, еще невиданный в Вавилоне. Я предостерегал его, говорил, что рано. Да он заупрямился, закапризничал, как всегда. Говорит, в такой день никому ни в чем не будет отказа, вино, как воды Евфрата, потечет через весь Город Городов. Солдаты будут угощаться заодно с горожанами — в домах, на площадях, в садах и на улицах. Женщины будут ублажать победителей.
— Господин мой… — Испуг мелькнул в глазах Нанаи.
Набусардар нахмурился.
— А самые красивые должны принадлежать царю, дорогая, — с суровой горькой усмешкой добавил Набусардар. — Вот какой чести могут тебя удостоить!
— О, ради Энлиля, — ужаснулась она, — ради священного Энлиля, творца вселенной…
Услыхав о причуде царя, Тека задрожала. Она была свидетельницей великой любви. Набусардара к Нанаи и понимала, что творится в душе ее господина.
Прихоть Валтасара ошеломила и Гедеку, но, храня спокойствие, он сказал:
— Если царь остановит свой выбор на Нанаи, я берусь подыскать продажную женщину, внешне похожую на твою избранницу, светлейший, пусть та за золото подарит царю свое тело и ласки. Лишь бы Валтасар не догадался о подвохе! Если нет у него почтения к тому, кто два года защищал Вавилон и его самого, то поделом ему быть обманутым.
— Нет, мастер, — возразил военачальник. — Довольно обмана и лжи. Нанаи станет моей законной женой. Царь должен это осознать. За победу над персами я не потребую иной награды, кроме благородного титула для дочери Гамадана. Награды будут присуждаться в день праздника. Вот тогда я испрошу у царя позволенья, чтобы Нанаи в соответствии с законом могла стать спутницей моей жизни. — Набусардар задумался. — Правда, однажды царь отказал мне, но я не хочу обходить закон.
— Извини меня, светлейший, но, пожалуй, в таком деле хитрость надежнее просьбы, — возразил Гедека. — На сей раз я советую тебе прибегнуть к ней, хотя, как ты знаешь, сердцу моему всегда чуждо было лукавство. Я не верю в великодушие нашего государя, и мне жаль Нанаи.
— Или сам испроси у Иштар милостей любви, — подала голос Тека, умоляюще глядя на господина. — Пусть она благословит тебя. Совладав с двумястами тысячами персов, неужто не переспоришь ты халдейского владыку?!
В душе он разделял ее мнение, но вслух произнес:
— Я надеюсь, выход найдется. Спасибо вам за попечение о моем дворце и самом дорогом для меня сокровище.
При этом он взглянул на Нанаи и погладил ее сложенные на коленях руки.
— Спасибо за радение и верность. Расспросив каждого о житье-бытье, Набусардар вскоре отпустил всех.
Когда они остались наедине, Нанаи сказала:
— Ты невесел и печален, мой победитель. Ты так грустишь, будто персы овладели Вавилоном. А ведь мы давно не виделись и тяжкое время пережили в разлуке. Радуйся же нашей встрече в вольном краю.
— В вольном ли, моя Нанаи? Опасность еще не миновала. На подступах к городу персы роют рвы. Вопреки желанию Валтасара, я приказал воинам не покидать стен. Боюсь, как бы враги не возвратились, хотя допускаю, что они решили убраться восвояси. Неспокойно у меня на душе. А руки связаны, ведь и для меня царское слово — закон. Будь моя воля, я преследовал бы персов до пограничных рубежей. Но у нас нет сильной конницы. Страшно сознавать, что тобою верховодит царь, который толкает страну в бездну. Это даже рабы понимают. Простого человека не обманывает чутье. Эсагила помирилась с Царским Городом, убедившись, что Валтасар, так же как Набонид, станет послушным орудием в ее руках.
— Что же нужно для спасения народа, мой повелитель?
— Нужно устранить этого спесивца, да боюсь, скоро не удастся. К тому же теперь Вавилонии необходим Валтасар, каким бы он ни был; если трон опустеет — враг не преминет этим воспользоваться.
— Но разве в Халдейском царстве нет никого, кто мог бы занять престол и править народом? Ведь есть же у нас царица! Бодрейший Улу рассказывал мне о славном прошлом халдеев, он говорил, что при царице Нитокрис страна процветала так же, как при Навуходоносоре. Почему бы нынешней царице не править самой? Она мудра и добра к людям.
— Она-то мудра и добра, да только кто возьмется устранить Валтасара?
Набусардар глубоко задумался.
— Ну, хотя бы я, — решительно высказалась Нанаи. Он вздрогнул, словно очнувшись от тяжелого сна, и настороженно огляделся — не слышал ли их кто.
— Женщине такое не под силу. Это дело воинов.
— Полно, на праздничном пиру ты без труда обратишь на меня внимание Валтасара. Я ведь тоже могу пойти на этот пир. И, когда, забыв всё на свете, он будет жаждать моих ласк, я заколю его.
— Нет, бесценная моя. — Набусардар взял ее руки, покрывая их поцелуями. — Ты останешься такой же чистой, как до сих пор. Ты не запятнаешь себя кровью. Это наше, мужское дело. Однажды невольно я чуть было не принес тебя в жертву персам и за это казню себя по сей день. Нужно быть извергом, чтобы сознательно подвергать тебя опасности.
— Но ты же не посылаешь меня, я сама иду на это.
— Нет, Нанаи, бесстрашная жена моя, ты будешь принадлежать только мне, мне одному. Ты для меня самая желанная награда за победу над Киром. Оставим заботы и поговорим о чем-нибудь более отрадном. Завтра я снова вернусь к царю, а сегодня мне хочется счастья, настоящего счастья для нас обоих.
Взмахом руки он словно отогнал мрачные мысли.
— Да, сегодня мы должны быть счастливы вместе. С этими словами он опустился перед ней на колени и стал целовать ее пальцы, и перстень на пальце, и линии на ладонях, и ямки на запястьях, испрошенных голубыми жилками. Затем он поднялся и обнял ее.
— Да, сегодня я хочу, чтобы непостоянные боги сполна одарили меня счастьем, предначертанным мне судьбой.
Нанаи склонила голову ему на плечо. Их глаза встретились и слились в долгом взгляде, как родники сливаются в одном ручье.
Защищенные дворцовыми стенами от ревнивых взоров богов и людей, они были счастливы вдвоем, пока мрак не окутал дворец, возвещая наступление ночи.
Набусардар проводил Нанаи в ее покои.
— Да хранит тебя твой Энлиль, — сказал он ей, расставаясь.
Когда она вошла в опочивальню, Тека приготовляла для нее ночную одежду. Она помогла Нанаи совершить омовение и, умастив ее тело благовониями, нарумянив и наведя щеки нежной матовой пудрой, похожей на белую пыльцу, облачила госпожу в белоснежный, отделанный вышивкой, убор. Нанаи взглянула на себя в зеркало, когда Тека завязывала на ее талии розовые и голубые ленты. — Ты прекраснее райских дев, избранница моего господина, — сказала Тека, — ты прекраснее радуги. Видел бы тебя сейчас мой повелитель — он никогда больше не поглядел бы ни на одну из женщин! Ты словно розовокрылая горлинка на мраморном ободке пруда Иштар. Словно песня про северные облака, румяные от зари.