Управление - Андреас Эшбах

в ее памяти. Потом она повесила ее, снова подняла и, когда отозвалась телефонистка, задавая обычные вопросы, произнесла:

– Хелена Боденкамп вызывает герра Лудольфа фон Аргенслебена.

– По какому поводу? – спросила женщина.

– По поводу его предложения о женитьбе, – сказала Хелена, чувствуя, что умирает.

61

После свадьбы Хелена с Лудольфом и тремя чемоданами, в которых находились все ее самые необходимые вещи, отправились в имение в Бранденбурге, где они должны будут жить. Каким-то образом Лудольфу удалось добиться снятия с нее всех обвинений, причем так, словно между прочим, как если бы случилось всего лишь глупое недоразумение. Она получила обратно свой старый телефон и, кроме того, последнюю зарплату, как если бы просто уволилась, а герр Адамек даже удосужился прийти в церковь и пожелать ей всего наилучшего и удачи.

То, как он это произнес, звучало как: «Вам понадобится все счастье мира, которое только удастся получить».

Перед отъездом Лудольф объяснил ей, какой дорогой они поедут, как называются города и районы, но Хелена забыла обо всем, когда уже они выехали из Берлина, и просто смотрела в окно на пейзаж, который казался ей совершенно чужим и безлюдным. Ужасно ровный и однообразный, равнина волнистых лугов, болотистые местности и местами озера, окруженные камышами, осокой и деревьями, выглядящими уставшими. Они проезжали мимо старых заброшенных деревень с великолепными каштановыми аллеями и сгорбившимися церквушками из серых камней, а затем снова мимо лугов, на которых паслись только одна или две овцы, а однажды и вовсе только одинокий осел, всегда охраняемые кем-то с винтовкой, мальчишкой или стариком.

Наконец они добрались до поместья, которое, насколько было известно Хелене, называлось «Замок Аргенслебен»: это название оказалось злой шуткой, поскольку «замок» был всего лишь скромным, хотя и крупным имением, где до войны занимались преимущественно коневодством. Главное здание с двумя боковыми флигелями обрамляло пустую площадку, на которой еще виднелись очертания омертвевших деревьев. Сухой бассейн бывшего фонтана в центре нее был заполнен песком, грязью и гнилыми листьями. Здания были большими, но с маленькими окнами, а кирпичные стены сплошь покрыты черной плесенью, которую, судя по некоторым следам царапин и штукатурки, не удавалось одолеть.

– Как только будет одержана победа в войне, – произнес Лудольф, показывая ей все во время первого обхода, – тогда все станет лучше.

В конюшне бесконечные ряды стойл для лошадей были сокращены до четырех, где стояли тощие, одинаково черные кобылы, которые постоянно озирались безумными взглядами и казались Хелене похожими на коней четырех всадников Апокалипсиса.

Комнаты в доме огромных размеров; скудный свет, проникавший через крошечные окна, терялся в них, так что все было окутано сплошными сумерками. Повсюду огромные шкафы из черного дерева, украшенные загадочной резьбой, а на стенах висели бесчисленные огромные картины маслом, изображавшие предков Лудольфа.

Значит, отныне она будет жить здесь. Комнату, которую она могла бы назвать своей, ей не выделили, зато выделили целый шкаф в супружеской спальне, где она может хранить свои вещи. Она снова встретилась с членами семьи Лудольфа, которые присутствовали в Веймаре на свадьбе и уже там не проявляли особой разговорчивости; здесь, в своей привычной обстановке, они выглядели еще более отталкивающе: мать Лудольфа, старуха, почти ничего не говорила, а только совершала ежедневные молчаливые прогулки по двору, одетая в черное и опирающаяся на палку, что придавало ей сходство с причудливым вороном. Или сестра Лудольфа Альма, удрученное горем, немногословное существо, командовала старыми слугами, которые, в свою очередь, носили винтовки, потому что присматривали за тремя французскими военнопленными, работавшими в имении. Троим мужчинам приходилось постоянно носить на ногах оковы, чье бряцание и шарканье слышались всегда.

Кроме того, там было много всевозможных поварих, домработниц, горничных, конюхов и прочих слуг, больше, чем Хелена видела в одном месте. И все же чувства, что она находится в человеческом обществе, не возникало. Когда Хелена спускалась утром к завтраку в столовую – так она делала всегда, когда не было Лудольфа, – остальные всегда обсуждали, где сейчас стоит «русский», и замолкали, как только Хелена входила, словно не знали, что их можно услышать и в коридоре. На обед чудовищно часто приходилось есть маленьких, неопределенных птичек в кислом коричневом соусе, кости которых были слишком мелкими, их невозможно было достать, и которые противно хрустели, если их раскусить: все, казалось, считали это лакомством, и только Хелена предпочитала картошку, какой бы твердой та ни была.

Во время одного из ознакомительных походов, предпринимаемых ею самостоятельно, Хелена обнаружила в гараже грузовик, нагруженный готовыми чемоданами, ящиками со съестными припасами, одеялами, палатками и боеприпасами: очевидно, эвакуационный багаж. Значит, беседовали не только о приближавшихся русских.

Хелена испугалась, вдруг заметив, что кто-то стоит у нее за спиной. Это была Альма, которая попросила:

– Не говори Лудольфу.

– Господи помилуй! – вырвалось у Хелены. Затем, успокоившись, спросила: – Но почему?

– Тот, кто готовится к побегу, уже не верит в окончательную победу. А это наказуемо.

Хелена разглядывала роскошный грузовик.

– Он действительно ничего не знает?

– Знает, – сказала Альма. – Но, если ему сказать, он уже не сможет делать вид, что ничего об этом не знает.

Хелена пообещала молчать, после чего Альма некоторое время молча изучала ее, а затем ушла, не сказав ни слова. Хелена заперла за собой дверь гаража, но у нее уже не было никакого желания продолжать свой ознакомительный поход: кто знает, на какие еще темные секреты она натолкнется?

Но каким бы зловещим и негостеприимным ни было ее новое жилище, самым неприятным аспектом ее новой жизни являлось то, что она была обязана предаваться тому, что Лудольф считал «ласками».

Его мужское достоинство выросло таким же кривым и обезображенным, как и все остальное тело, но работало как по команде, и, когда он был дома, не отказывал себе пользоваться им каждую ночь. Казалось, он считал физическое отвращение Хелены к нему девственной застенчивостью, которая со временем пройдет. Хелена просто все терпеливо сносила, совершала движения и издавала звуки, которые он, вероятно, ожидал от нее, и радовалась каждый раз, когда все заканчивалось и он отпускал ее. К счастью, Лудольф не был человеком, который после мог долго не спать или жаждал разговоров, наоборот, всегда сразу удовлетворенно переворачивался и засыпал.

В такие одинокие ночные часы она всегда думала об Артуре; о том, как чудесно было с ним, и о том, что она никогда его больше не увидит, никогда больше не услышит его голоса и даже не узнает, как у него дела. Это самое жестокое во всей ситуации. Да, она даже не знала, не отдал ли Лудольф приказ убить Артура после того, как только будет сделан решающий звонок! Почему-то ей казалось излишним доверять ему в подобных вопросах.

Ее первоначальный план был другим. Она предполагала выйти замуж за Лудольфа