ПОЛИТИКА: История территориальных захва­тов. XV—XX века: Сочинения - Евгений Тарле

Таков был в общих чертах план Шлиффена. Этот план составлялся в 1891–1900 гг., следовательно, без учета существования Антанты. Об Англии не было и речи. И хотя граф Шлиффен был еще начальником главного штаба после англо-французского соглашения и был еще жив, когда Россия вошла в Антанту (он умер лишь в январе 1913 г.), но он не внес соответствующих перемен в свой план. Его преемники тоже продолжали считаться только с Францией и Россией. Это странное на первый взгляд обстоятельство объясняется прежде всего тем, что война, согласно указанному плану, должна была закончиться в несколько недель, причем учитывалось то обстоятельство, что, так как у Англии настоящей большой сухопутной армии нет, то она и не успеет принять серьезное участие в борьбе; Франция и Россия заключат мир, а британская армия все еще будет только организовываться. Быстрота действий была безусловной предпосылкой у Шлиффена и его школы во всех их расчетах. Затяжка войны равнялась, по их убеждению, проигрышу всего дела.

Но тут нас пока интересует не действительная стратегическая ценность плана Шлиффена, а психическое действие, им оказанное. О деталях, конечно, никто, кроме секретного отделения главного штаба, ничего не знал, но основные черты плана были известны всем и в Германии, и за ее пределами. И в Германии в этот план верили почти все, начиная от консерваторов и кончая социал-демократами. Критики и скептики, вроде Ганса Дельбрюка, были исключением. Дельбрюк впоследствии противополагал наполеоновской «Vernichtungs-Strategie» — «стратегии уничтожения» противника и молниеносных побед — другую стратегию, более подходящую для страны, окруженной врагами, которые могут и не заключить так быстро мир, как желательно, — «Ermattungs-Strategie» — «стратегию утомления», т. е. борьбу на истощение и утомление противника. Теоретики главного штаба возражали, что эта стратегия (Фридриха Великого в эпоху Семилетней войны) уже совершенно неприменима для Германии в настоящее время и что при затяжной войне погибнет прежде всего германская промышленность, а это предрешит фатальный исход всей борьбы. Указывалось, что не фри-дриховская, а именно наполеоновская стратегия, усвоенная фельдмаршалом Мольтке, дала в 1870–1871 гг. блестящую победу германской армии.

Больше всего из плана Шлиффена было известно и крепко запомнилось (даже в широчайших народных массах) одно: в несколько недель война будет окончена.

Эта мысль как бы загипнотизировала целые поколения. Несколько недель потрудиться — и победа одержана, громадные колонии отходят к Германии, обширные пахотные и богатые рудой земли переходят в самой Европе в ее обладание, одним ударом исправляется вековая несправедливость истории, и опоздавшая к разделу земного шара Германия получает лучшие части колониальной империи Франции. Россия становится прочно обеспеченным за Германией рынком сырья и сбыта, Балканский полуостров и Турция экономически подчиняются Германии, весь континент объединяется вокруг Германии в борьбе против англо-саксонского преобладания, против английского и американского капитала, германская промышленность возносится на небывалую высоту, германский рабочий класс занимает место английского и в свою очередь целиком почти превращается в «рабочую аристократию».

И все это достигается путем восьми недель, правда, напряженных усилий! Даже и денег тратить не придется: за все вознаградит французская контрибуция. Эти шлиффеновские восемь недель и придавали прежде всего столько силы, азарта и уверенности империалистам в их пропаганде; они же и увеличивали с каждым годом в рядах всех партий, в том числе и в рядах социал-демократии, число людей, которые привыкали с сочувствием прислушиваться к толкам об энергичной политике и к мечтам об отвоевании для Германской империи «места под солнцем».

Старый лидер социал-демократической фракции рейхстага, центральная фигура всех социал-демократических партейтагов чуть не с основания империи, Бебель, скончавшийся в августе 1913 г., говорил неоднократно, что в случае войны Германии с Россией он сам возьмет ружье на плечо и пойдет воевать, чтобы защитить родину от русского деспотизма. Эти слова с удовольствием цитировались в некрологах, посвященных ему, во всей германской печати. Да и вообще самая идея войны с Россией всегда была популярна в социал-демократии; это было традицией, шедшей от далеких времен, от 1849 г., от похода Ридигера и Паскевича в Венгрию на усмирение венгерской революции. Это обстоятельство сильно облегчало позицию германского правительства в 1913–1914 гг.: ведь, как сказано, курс был взят именно на войну с Россией и с Францией, если она станет на сторону России, а об Англии как бы и речи не бьшо. Франция же сама будет виновата в своей судьбе, раз она связала свою участь с русским царизмом и раз она сама замышляет нападение на Германию. Было некоторое несоответствие, какая-то несвязанность между этой агитацией, направленной будто главным образом против России, и планом Шлиффена, основа которого заключается именно в молниеносном и первоначальном нападении на Францию, а еще точнее — на Бельгию и Францию, но вовсе не на Россию, до которой черед должен был дойти лишь на второй месяц войны. Было тоже неясно, почему надеются, что Англия не выступит, как бы миролюбиво с ней ни обращались, если будет нарушен нейтралитет Бельгии, что безусловно требовалось планом Шлиффена. Затем, было вовсе не доказано, что Франция, имея за собой Британскую империю, заключит так быстро мир, даже если Париж будет взят немцами, а не предпочтет драться дальше, уже после потери столицы. Но обо всем этом как-то мало думалось в 1913 г. и в первые месяцы 1914 г.: слишком уже быстро летело время и громоздились события. И в Германии, и в других странах размышление начинало явственно уступать место воображению, увлечению, надеждам.

Ответ со стороны Франции на новые вооружения Германии последовал очень скоро. Президент Пуанкаре, получив точные сведения о готовящемся шаге германского правительства, сейчас же (4 марта 1913 г.) созвал в Елисейском дворце высший военный совет, который единогласно постановил вернуться к трехлетней воинской повинности, без всяких льгот для кого бы то ни было. Тотчас же после этого военный министр внес в парламент законопроект о трехлетней службе. Спустя несколько дней Пуанкаре написал Николаю II письмо (20 марта 1913 г.), в котором, между прочим, напоминал о необходимости «построить некоторые железные дороги на западной границе империи» и прибавлял: «Большое военное усилие, которое предполагает сделать французское правительство, чтобы сохранить равновесие европейских сил, делает особенно неотложным соответственные меры, относительно которых уговорились штабы обеих союзных стран». 21 марта 1913 г. министерство Бриана вышло в отставку (по вопросу внутренней политики), и образовалось министерство Барту — несколько правее Бриана[66]. После долгого обсуждения в палате, продолжавшегося около 1½ месяцев, 19 июля 1913 г. большинством 339 голосов против 155 всеобщая трехлетняя воинская повинность была восстановлена.

Жорес и социалисты, лидером которых он был, долго, но безуспешно боролись против этого решения. Положение социалистов было трудное. На нескольких последних международных социалистических конгрессах германские делегаты весьма определенно дали понять, что они не выступят против своего правительства революционным образом, да и вообще никак не выступят в случае начала войны, хотя и не отказывались платонически протестовать против империализма и милитаризма. Жоресу это ставили на вид во французской палате и подрывали этим значение его борьбы против трехлетней службы в глазах радикальной партии, которая тоже с большой неохотой и далеко не дружно шла на восстановление трехлетней службы. С другой стороны, антимилитаристская пропаганда, довольно сильная во Франции еще в 1905–1910 гг., уже с 1911 г. (после агадирского инцидента) стала слабеть и в 1912–1913 гг. все шла на убыль. Ей также сильно вредила позиция социал-демократического большинства в Германии в вопросах войны и вообще международных отношений. Последовательная и энергичнейшая пропаганда в прессе, наиболее читаемой средней и мелкой французской буржуазией, но поддерживаемой крупными капиталистическими предприятиями, продолжала сеять панику в этих кругах и внушать мм, что новое нападение Германии не за горами и что единственное спасение — держаться за Россию.

Колебания в средней и мелкой буржуазии, даже сравнительно «радикально» настроенной получили свое яркое выражение на общем конгрессе партии радикалов и так называемых радикалов-социалистов в г. По в середине октября 1913 г. Зная, что сам президент республики Пуанкаре ведет фактически всю внешнюю политику, что его демонстративные путешествия в Петербург и в Лондон и вообще все его выступления сильно способствовали сгущению атмосферы в Европе, конгресс радикалов и радикалов-социалистов вынес резолюцию, в которой осудил «попытки вести личную политику, опасные для престижа парламентских установлений». Но уже на следующий день конгресс перерешил и вотировал новую резолюцию, в которой говорилось, что конгресс вполне лоялен к верховному главе государства и ставит его особу выше партийных раздоров. А ведь конгресс выражал волю партий, составлявших большинство в палате.