Россия молодая - Юрий Герман

— Ну что ж? — спросил Иевлев на крыльце. — Приедешь ко мне в крепость, Иван Иванович?

— Приедем! — расправляясь со своим кульком, ответил Ванятка. — Дядя Афоня возьмет, обещался. Да что!.. Кабы из пушек палили… А то давеча ни одна не пальнула.

— Может, и станем палить! — с короткой усмешкой сказал Сильвестр Петрович. — Ты уж приезжай…

— Ждите! — велел Ванятка.

Иевлев наклонился к нему, поцеловал в тугие прохладные щечки, поклонился Таисье, отвязал коня. Ванятка открыл ворота, конь пошел с места бойкой рысцой.

3. Пушки и цепи

Пушки с конвоя «Послушание» капитан Крыков и унтер-лейтенант Пустовойтов доставили в город к вечеру. Напуганные крутым нравом капитан-командора иноземные корабельщики, пришедшие на ярмарку, нисколько не сопротивлялись увозу своего вооружения и даже сами помогали русским матросам. Когда отошла всенощная, Сильвестр Петрович сам отправился по другим кораблям предлагать шхиперам выгодную для них сделку: за приличное вознаграждение они имели возможность «одолжить» свои пушки и пороховой снаряд «до времени» городу Архангельскому, дабы жители города не потерпели убытку от шведских воров.

Шхиперы просили срок — подумать; Иевлев отвечал, что думать решительно не об чем, да и времени нынче в обрез. Шхиперы попросили разрешения пригласить на корабль «Храбрый пилигрим» консула Мартуса; капитан-командор разрешил. С Мартусом прибыл и пастор Фрич — как бы невзначай. Шхиперы, капитан конвоя, консул, пастор, Иевлев сели вокруг стола в кают-компании «Храброго пилигрима», кают-юнга принес ром, кофе, лимоны в сахаре. В золоченой клетке кричал попугай. Шхиперы курили трубки. Мартус витиевато сказал речь о дружбе московского царя и иных государей. Сия дружба ничем нерушима, быть ей вечно, тому, кто станет поперек, милости ждать неоткуда. После Мартуса говорил пастор Фрич, за ним — шхиперы.

Иевлев поднялся, поправил шпагу, натянул на левую руку перчатку. Ром в его стакане стоял нетронутым, кофе простыл в чашке.

— Ежели до полудня вы не сдадите пушки добровольно, — сказал он внушительно, — то мы их возьмем силой и безденежно. Нынче же получите уплату полностью. Мы к вам веры иметь не можем, ибо один ваш корабль уже сделал попытку уйти воровским способом, отчего не ждать такого же действия от всех? Долгом также почитаю напомнить злодейское убийство вашими людьми двух моих ни в чем не повинных матросов в день, когда многие из ваших команд грозились нам приходом шведских воровских кораблей. Как можем мы положиться на ваше слово? И не есть ли некоторые из вас, господа союзники, люди, дружественные шведскому флагу?

Шхиперы потребовали библию — поклясться. Сильвестр Петрович сказал решительно, что в сих делах библия не нужна. Мартус опять заговорил. Иевлев, не слушая, ушел к трапу. Попугай кричал вслед сердитые слова…

Консул Мартус догнал капитан-командора на палубе, взял под руку, сказал, что капитаны кораблей согласились, но только для того, чтобы доказать сим поступком дружеские чувства русскому царю. Внизу у борта «Храброго пилигрима» покачивались военные лодьи, там ждали матросы.

— Принимай пушки! — крикнул Иевлев вниз. — Спервоначалу здесь, потом на других кораблях. Живо ворочайся!

Аггею Пустовойтову на берегу приказал: пушки, что будут возить матросы, ставить на верфи для бережения строящихся русских кораблей. К тем пушкам назначить самых наилучших пушкарей, дабы шведы, даже ворвавшись в город, не смогли пожечь корабли. Выстроенные и оснащенные корабли той же ночью, под командованием Семисадова, ушли в тайное место. Провожая суда, Сильвестр Петрович сказал Крыкову со вздохом:

— Выйти бы в море на своей эскадре, да и встретить воров, как надобно, морской баталией! Слабы еще. Погодим…

Корабли, кренясь, таяли в прозрачных жемчужных сумерках белой северной ночи. От Двины веяло свежестью, скрипели у причала карбасы, лодьи, посудинки, шняки. Крепко пахло смолою. Иевлев долго глядел вслед эскадре; потом, когда она скрылась из виду, обернулся к Афанасию Петровичу, спросил мягко:

— Что невесел, господин капитан? Устал? А я было еще одно дело хотел тебе препоручить. И хорошее дело…

Крыков взглянул на Иевлева с любопытством. Сильвестр Петрович рассказал о беседе со стрелецким головою, об охотниках-зверобоях, которых следовало вооружить и поставить в тайных местах по двинскому берегу.

— Такой народ мы найдем! — ответил уверенно Крыков. — Пули даром не потратят, сие верно. И рулевого пулей снимут, и самого ихнего адмирала. Что ж, ладно…

— Нынче же и делай.

— Откладывать не стану.

Когда садились в карбас у Воскресенской пристани, сверху, по косогору, побежал человек в рубахе распояской, черный, голенастый. Иевлев спросил, кто таков. Матрос Степушкин ответил:

— Мастер. Кузнецом его кличут, с Пушечного двора. На Марков остров ему надобно. С утра к нам ходит.

Афанасий Петрович вдруг развеселился, сказал Иевлеву с добродушным смешком:

— Ох, мужичок — сей Кузнец. Знавал я его, когда он конец свету предрекал и едва себя со скитскими раскольниками не сжег…

— И я его в те поры видывал, — ответил Иевлев. — Нынче же мастер — великий искусник, колдун в своем деле.

Федосей подбежал запыхавшись, сверлящими глазами посмотрел на Сильвестра Петровича и Крыкова, потом сел, развязал узелок — стал закусывать хлебом с луком. Иевлев спросил, зачем ему на остров; он ответил, что-де по казенной надобности. Сильвестр Петрович с удовольствием подумал — умен мужик, цепь доделывает тайную и о секретной работе не болтает зря.

Поужинав, Кузнец повернулся к воде, задремал. Дремал и Сильвестр Петрович, — нынче научился он всякую свободную минуту отдыхать. Причалили к Маркову острову, велели матросам ждать. Неподалеку, за ивняком и березками, в бегучих туманах белой ночи мигал костер, слышалась песня:

Богатырская сила в нем разгоралася,Богатырская кровь в нем подымалася,Вынимал он из колчана саблю острую,Он срубил-смахнул боярину буйну голову…

— Кто поет? — спросил Иевлев, сжав Крыкову локоть.

— Погоди, Сильвестр Петрович, дослушай! — словно бы приказал Крыков.

Они стояли под низкой корявой березой и слушали, как несколько десятков голосов поют у костра:

А и думские бояре испужалися,Да по царским залам разбежалися,Возговорил сам батюшка — православный царь:«Ермак во беде сидит, бедой крутит,Еще что нам над Ермаком делати?»Ни един князь ответу не дал,И во всех винах прощал его,И только Казань да Астрахань взять велел…

Песня кончилась. Крыков стоял неподвижно, точно все еще слушая, потом сказал:

— Вот оно как, Сильвестр Петрович… Казань да Астрахань взять велел, — всего и делов!.. Мужику-казаку… Славная песня…

Он улыбнулся доброй открытой улыбкой и позвал:

— Пойдем, что ли?..

У костра на дерюжках и плетенных из веток подстилках лежали трудники, те самые, которых не так давно изловил в придвинских лесах поручик Мехоношин, хлебали из деревянных мисок жидкую пустовару-кашицу, закусывали черствыми шаньгами. Молчан, заросший до самых бровей бородою, не ел — сидя у пенька, посасывал трубку-самоделку. Никто не поднялся, хоть все и видели — идут капитан-командор с Крыковым. Били комаров, жевали, помалкивали.

— Здорово, трудники! — сказал Сильвестр Петрович.

Мужики ответили нестройно. Иевлев вынул из кармана трубку, набил табаком, попросил огонька. Ему подали уголек из костра. Молчан издали смотрел на него блестящими, немигающими глазами.

— Чего ж воров-то нет? — спросил с укором седой мужик. — Сулили, будут воры вскорости, мы свое дело со всем поспешанием сделали, а воров-то и нет, нейдут. Испужались нашего брата?

— Видать, испужались! — ответил Иевлев, с удовольствием слушая мужика.

— Цепей наших тайных испужались, — сказал другой мужичок с лукавым и умным взглядом маленьких глаз. — Куды ж!.. Разве ж кораблю наши цепи одолеть — железные-то, кованые…

— Как вдарится об цепи — сразу и потопнет! — сказал плечистый мужик с бледным лицом и рваными ноздрями, выглянув из-за костра. — На совесть столбы поставлены, не шутили — копали…

Иевлев всмотрелся, спросил:

— А тебе за что ноздри рвали?

Мужик ответил не сразу: