Молот и наковальня - Гарри Тёртлдав

— Тоже верно, — согласился Симватий. — Значит, ты хочешь, чтобы завтра я двинулся вперед, обнаружил кубратов, а затем пустился в бегство, словно мим на арене Амфитеатра, делающий вид, будто он наложил в штаны?

— Именно этого я и хочу, — подтвердил Маниакис. — Я очень надеюсь, что каган до сих пор в глубине души считает нас трусами. Но еще сильней я надеюсь на то, что он ошибается.

— Будет прекрасно, если обе твои надежды оправдаются, — заметил Симватий. — Ибо если твои ребята, увидев моих бегущими, не выдержат и побегут сами, то кубраты погонят нас назад до самого Видесса, если раньше не лопнут от хохота. Такое уже случалось.

— Я не нуждаюсь в напоминаниях, — сказал Маниакис. Он действительно прекрасно помнил, как спасался бегством от Этзилия. — Завтра, если на то будет воля Господа нашего, бежать придется варварам.

Подобно тому как это делалось каждую ночь после выхода войска из Видесса, Маниакис приказал расставить часовых вокруг всего лагеря. Он не желал оставить кагану кубратов ни единой лазейки для внезапной ночной атаки. Он не хотел оставлять Этзилию ни единой лазейки ни для чего.

На траве еще лежали капли росы, а воздух был холодным, когда отряд Симватия двинулся на север, с таким горделивым и вызывающим видом, будто представлял собой всю видессийскую армию. Маниакис развернул свои главные силы в линию, оставив посередине пустое место, которое впоследствии должны были занять люди Симватия. У Автократора осталось достаточно времени, чтобы объяснить своим воинам, как им следует себя вести, когда вернется преследуемый кубратами передовой отряд. Пока он давал разъяснения и указания, саперы разгрузили свои повозки и вскоре уже собрали метательные устройства, используя инструменты, привезенные из столицы. По просьбе саперов Маниакис дал им в помощь конников.

После этого воинам оставалось только ждать, поглощая черствые корки, хранившиеся в седельных сумах, и запивая их скверным вином из кожаных мехов. День, как и ожидал Маниакис, постепенно становился все более жарким и душным. Вскоре едкий пот начал заливать глаза. Одетый в плащ поверх кольчуги, под которой находилось теплое нижнее платье, Автократор чувствовал себя так, будто сидел в парильне столичных общественных бань.

Но вот из леса показались разведчики. Пришпорив своих коней, они помчались к Маниакису с криками:

— Они приближаются!

Автократор махнул рукой горнистам; те сыграли тревогу. По всей линии будущего сражения воины стали подниматься на ноги, потянулись к лежавшему рядом оружию. Маниакис тоже вытащил из ножен свой меч — полированное лезвие ярко сверкнуло в лучах солнца.

Спустя пару минут из леса появилась конница Симватия. Когда Маниакис заметил на голове дяди окровавленную тряпку, у него екнуло сердце. Но Симватий приветственно помахал ему рукой, давая понять, что рана пустяковая, и Автократор облегченно вздохнул. Симватию все же не следовало ввязываться в рукопашную, мельком подумал он.

Конники, скакавшие в арьергарде быстро приближавшегося отряда, то и дело оборачивались, чтобы пустить стрелы в гнавшихся за ними кубратов. Номады были явно поражены, увидев впереди новые, свежие вражеские силы; тем не менее они не прекратили преследования. Их хриплые гортанные вопли напомнили Маниакису хищный рев диких зверей. Но эти хищники в человеческом образе были куда хитрее и опаснее любого зверя.

Маниакис медлил до тех пор, пока не увидел в накатывающейся волне кубратов хвостатый штандарт Этзилия. Убедившись, что каган находится среди атакующих, он зычно крикнул:

— Видессия! — И взмахом руки приказал своим воинам вступить в бой.

В тот же момент горнисты Симватия протрубили сбор, что означало приказ прекратить отступление, перестроиться и встретить врага лицом к лицу.

На мгновение у Автократора застыла кровь в жилах — он боялся, что конники Симватия не сумеют остановиться. При Генесии видессийская армия только и делала, что отступала. Так смогут ли воины передового отряда, начав бегство, вспомнить о долге и повиноваться приказу? Или имперскую армию вновь постигнет ставшая за последнее время уже привычной печальная участь?

Маниакис не смог сдержать радостного возгласа, когда под прикрытием отважно сражавшегося арьергарда конники Симватия дружно натянули поводья и развернули своих коней, чтобы встретить кубратов лицом к лицу. Воздух наполнился свистом стрел, поток которых обрушился на номадов проливным дождем. В тот же миг на обоих флангах заработали собранные саперами катапульты, осыпавшие варваров градом здоровенных булыжников. Один из камней буквально раздавил степного конька, как человек давит сапогом крысу; другой снес голову одному из кубратов так аккуратно, как не смог бы самый лучший палач. Тело кочевника, продолжавшего судорожно сжимать в руках лук, еще несколько секунд держалось на лошади, прежде чем обмякло и вывалилось из седла.

В этом сражении влияние катапульт было ничтожным, сродни булавочным уколам. Да и уколов-то этих было раз-два и обчелся. Но кубраты привыкли принимать смерть в бою от копий и мечей, а не от летящих по небу булыжников. Маниакис заметил охватившее их замешательство, усугубленное внезапным переходом конницы Симватия от беспорядочного бегства к жестокой сече.

— Видессия! — вновь вскричал Автократор. — Вперед!

Горны взвыли, повторяя его команду. А потом все звуки утонули в реве видессийцев, ринувшихся в лихую атаку. Кое-кто из них, вторя своему Автократору, кричал: «Видессия!», но большинство свирепо выло: «Маниакис!»

Стоило ему услышать этот победный клич, и беспощадно разящий меч затрепетал в его руках, превратившись в живое существо.

Главное преимущество кочевников заключалось в умении в мгновение ока переходить от атаки к отступлению, а точнее, к бегству. И наоборот. Но теперь они сами себя этого преимущества лишили. Их было слишком много. Пока передовая линия наступавших пыталась развернуть коней для отступления, основная масса продолжала напирать вперед. Пользуясь этим, видессийцы, с их тяжелыми, более мощными конями, защищенные металлическими щитами и кольчугами, врезались в ряды атакующих, рубя мечами налево и направо. Битва мгновенно превратилась в побоище, какого номады не видывали более десятка лет.

— Ну, каково тебе теперь, Этзилий?! — исступленно вскричал Маниакис, мечом прокладывая себе дорогу туда, где колыхался на ветру хвостатый штандарт кагана. — Каково чувствовать себя болваном, попавшим в простейшую ловушку? В простую, но без вы-ы-ыхода-а? — Автократор буквально взвыл, словно взбесившийся пес.