Безбилетники - Юрий Юрьевич Курбатов

– Саня, – сказал Монгол.

Монахи

Уазик слегка трясло. Он бежал широкой зеленеющей степью; за окном мелькали то покатые холмы, то отяжелевшие от ягод виноградники, то укрытые перелесками села. Слева вдалеке синели горы.

– У тебя там сосед по подъезду есть, ребенок, – сказал Монгол. – Так он говорил, что ты либо сдох, либо сбомжевался.

– Это верно. В каком-то смысле и сдох, и сбомжевался. Не имеем зде пребывающего града… Вы домой-то сильно спешите? А то мы вас прямо с вокзала сдернули.

– У нас все равно денег не было.

– Это хорошо. Нам как раз рабочие руки нужны, – вставил отец Марк. – Недельку в монастыре поживете?

Том с Монголом переглянулись.

– Спать, правда, на полу, из еды – сухари и вода, – сказал Михаил, незаметно подмигнув настоятелю.

– Сурово, – нахмурился Том. – А некрещеным там жить можно?

– Некрещеные спят на улице. В корпусе некрещеному ночевать никак нельзя. – Настоятель, в свою очередь, подмигнул Михаилу.

– Ты крестись, и примут, – засмеялся Монгол.

«Он уже в монастыре свой! Как ему это удается? Приспособленец», – злился Том. А вслух сказал:

– Как же я крещусь, если в Бога не верю.

– Ну что, отче? Пустим еретика? – спросил Миша.

– Ну если только в качестве оглашенного, с испытательным сроком, – усмехнулся тот.

– Никакой я не оглашенный, – совсем расстроился Том.

– Не переживай. Это у нас шуточки такие, – сказал водитель.

Они проехали Симферополь. Машина неслась по уже знакомым Тому и Монголу местам. Отец Марк задремал, откинувшись на подголовник сиденья.

– Мы с Томом в группе играем. Я – на ударных, – тихо, чтобы не разбудить монаха, сказал Монгол. – Я думал, ты меня подучишь, а ты вон как…

– Может, и подучу. Если настоятель благословит.

– А в монастыре есть барабаны? – удивился Монгол.

– Нет, конечно. Но что-нибудь придумаем. Хотя для меня это все в прошлом. Этап в жизни. Отгоревшая ступень ракеты.

– Почему?

Миша усмехнулся.

– Сложно ответить. Искусство не делает человека лучше. Оно может создать условия, дать импульс, понудить, зацепить за душу. Но реально изменить человека может только сам человек, его долгий и часто некрасивый труд над собой. У искусства просто нет таких ресурсов: оно из других, душевных сфер. А религия дает силы и методы для улучшения себя. Этим она и отличается от искусства. Хотя было бы здорово, если б любители театра становились целителями, а поклонники рока получали, скажем, дар пророчества. Но – увы. В юности рок-н-ролл подкупает искренностью. Кажется, что истина – вот она! Черпай ее полными горстями, неси людям, – и все будет хорошо, – достаточно просто быть честным. Чтобы не превратиться в лицемера и ханжу, ты бросаешь кому-то правду в лицо, и удивляешься, почему он обижается. Сам, мол, виноват, слабак! Правда делает лучше! Но ни он, ни ты от этой прямолинейности почему-то сами не становитесь лучше, чище, добрее. Скорее, – наоборот.

Наконец, машина перемахнула через перевал, и они вновь увидели рассыпанное по морскому берегу ожерелье Алушты. Но Михаил свернул направо, на узкую проселочную дорогу, и стал потихоньку подниматься к серо-зеленым громадам гор. Слева внизу блеснуло небесно-голубое озеро. Уазик нырнул в зеленый лесной тоннель и долго вилял по горному серпантину, пока не уперся в шлагбаум у каменных ворот с декоративной замковой башенкой. Залаяла собака, из дома неподалеку вышел охранник.

Проснулся настоятель, махнул рукой.

Тот кивнул в ответ, открыл проезд, и они вновь запетляли между присыпанных бурой листвой крутых, почти отвесных склонов. Внизу, за сизыми стволами векового леса потянулось каменистое русло горной реки.

– Музыка сама по себе – вещь экстатичная, – снова заговорил послушник. – Мне иногда кажется, что до разделения языков люди говорили друг с другом именно музыкой, пели. Ведь именно этот язык остался понятным всем, общечеловеческим…

– Отец Никита говорит, что в Эдемском саду говорили на русском, – засмеялся отец Марк. – Причем не только люди, но и животные. Синицы, например, пели: «Мир ти, мир ти». Коровы подвывали: «И духови твоему». А бараны блеяли: «Слава тебе Боже, слава тебе!» А после грехопадения они позабывали свои песни. У синичек осталось «ти-ти-ти», у коров «му», у баранов «бе».

– А еще он говорит, что в раю будут праздновать не день рождения, а день смерти. Потому что земная жизнь – это миг, а день смерти – это рождение в бесконечность. – Михаил улыбнулся. – Смешной он, отец Никита. Откуда он к нам попал?

– Из-под Ярославля, – сказал отец Марк. – У них там Великим постом храм ограбили. Вломились ночью в дом, и рукояткой пистолета – по зубам. Икону драгоценную искали, а у них нищета, образа в храме – и те картонные. Он тогда одного из грабителей спросил: как тебя зовут, чтобы молиться. И тот прошептал ему свое имя. Такие у нас люди, да… А потом выяснилось: как-то раз его по телевизору показывали, а за спиной была репродукция иконы с окладом Фаберже. Вот они и полезли. Ему в Крым путевку выбили подлечиться, так он через два дня из санатория к нам сбежал… О, да вот мы и приехали.

Разминая затекшие ноги, они выбрались из машины. Уазик остановился в узком ущелье. Слева, под поросшим лесом склоном, журчал небольшой, обложенный камнем родник. За ним виднелся невысокий изящный храм из серого камня. Напротив подпирала горный склон мощная, укрепленная контрфорсами каменная стена. Над нею на плоской площадке виднелись небольшие постройки.

– Миша, отгони машину. – Отец Марк пошел к роднику.

УАЗ взревел и скрылся за поворотом дороги.

– Это у нас целебный источник. За этой водой кто только сюда не ездит. – Настоятель взял кружку, подставил под бьющую из трубы струю. Выпил, крякнул от удовольствия.

– Ну, попейте.

Вода оказалась удивительно мягкой, даже как будто сладковатой. Том выпил еще одну кружку, затем третью, четвертую…

– Никогда такой воды не пил. Напиться не получается.

– Ага. Идет как пиво, – подтвердил Монгол.

Они подошли к храму. Его фасадную стену с арочным входом обрамляли две каменные колонны, стены украшали готические окна. Под высоким резным портиком виднелись вырубленные каменотесами цифры: «1913». Ниже, под подоконником окна виднелась аляповатая надпись масляной краской: «ИНВ № 10310099».

– Вверху – дата трехсотлетия Дома Романовых, – отец Марк вздохнул. – А внизу – инвентарный номер большевистской описи. Две цифры, две эпохи.

Том обошел храм, заглянул в темное стрельчатое окно, но ничего не увидел. Посмотрел вокруг. Тихо, по-осеннему вечно шумел прохладный лес, где-то гулко куковала кукушка.

– А где монастырь?

– Выше.

По поросшей мхом каменной лестнице они поднялись в монастырский двор. Михаил был уже здесь. Жмурясь на солнце, он сидел под