Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

Пришел политехник приглашать меня завтра в концерт, на афише которого я уже пропечатан. Уверен, что многие студенты брали билеты исключительно на меня. Переписываю для этой суки «Куранты». Идет снег, слегка болит голова, денег не шлют. Пришел Валечка, объяснившийся с В<иктором> А<ндреевичем> и принесший приглашение на завтра. Говорит, что мои шансы очень велики, но это меня как-то не радует и не верится этому. Поехали с ним к Чеботаревской и к парикмахеру. У Блоков была куча народа, скучнейшие актрисы, 3-ое Городецких{926}, Сологуб, Ремизов etc. Ремизов выражал свои восторги по поводу «Кушетки», и Городецкий тоже, но было скучно. Положительно, мне в тягость обилие женщин. Мейерхольд говорил мне комплименты, что я похож на гимназиста: «Молодой и прекрасный Мих<аил> Ал<ексеевич>» и т. п. Хотелось бы съездить в Москву в половине декабря и, заехав в Окуловку на обратном пути, пробыть там праздники. В<иктор> А<ндреевич> тоже уедет. Шел снег, и было тепло; долго дожидаясь на крыльце, я чертил по свежему снегу машинально палкою «В. Н.», хотя не думаю о нем нисколько.

15_____

Сегодня узнал я, что выбран В<иктором> А<ндреевичем> я, и был им поцелован печально и серьезно; звал меня непременно в субботу с Вальтером Федоров<ичем>. Не наполнило меня все это ни радостью, ни гордостью. После обеда поехал к Валечке с докладом, потом к Костриц, приехавшим через ½ года из Парижа. Вспоминали старину, нашли, что я очень похудел и помолодел. У Бенуа был соверш<енно> расстроенный Аргутинский, Сомов, Нувель, Нурок и Яремич. Завтра попадем на репетицию «Павильона»{927}. Возвращался почти всю дорогу пешком, страшная грязь.

16_____

Чудный день. На репетиции было отлично, актеры уже в костюмах, между публикой громкие переговоры, остановки. Раньше шла репетиция глазуновских «Времен года», причем кавалеры танцевали в городских платьях — забавно. Вечером пошел к Ремизовым, там были Перемиловский и Нувель. Сер<афима> Павл<овна> пришла поздно. Ал<ексей> Мих<айлович> говорил, что многие меня ненавидят до того, что готовы бы были убить меня, и что их всё будет увеличиваться, а друзей уменьшаться. Ненавидят люди политики. Потом с Нувелем и С<ерафимой> П<авловной> говорили о моем эгоизме, легкости, готовности все перенести и т. д. Что-то будет завтра, свидание dei due illustri rivali[311].

17_____

Поехал за папиросами, бумагой и т. п., пил кофей в Café, говорил оттуда по телефону, вспоминая рекомендации Маврина, купил билет на Баха. Наши просят приехать после концерта в «Вену». У В<иктора> А<ндреевича> был уже Нувель, потом пришла подруга сестры с мальчиком. В<иктор> А<ндреевич> был весел и тёпел, будто все в порядке вещей. Вскоре приехал ко мне Валечка, довольно бодрый. Концерт был скучен, но множество знакомых занимало. В «Вене» было сумбурно, жарко и так себе. Сестра, кажется, была рада видеть моих друзей. Нувель меня провожал, потом я его, вспоминая, болтая, строя планы.

18_____

Утром проник Павлик. По письму Веры Федоровны поехал в театр; беседовали, торопят с музыкой{928}. Видел Бецкого и др. Сережа с похмелья лежал у себя; прочитал его рассказ для «Весов»{929}. Мальчик делает карьеру. Вместе вышли к В<альтеру> Ф<едоровичу>, пишущему стихи. Посидели. Пошли в Café выпить чаю. После обеда зашел к Чичериным; тихо, мирно, поиграли Баха. У Эбштейн застал полусонных наших, кислую Анну Ник<олаевну> и кислых Марусю и Юру; у него был товарищ; после отъезда наших пили кофе и ликеры. Было уютнее, чем всегда. Прислали «Перевал», где Нина посвящает Сереже очень компрометантную вещь{930}. Сережа как-то очень отдален от меня.

19_____

Утром ездил стричься, в Café; долго не куря, выпив черного кофе, видя одного из мордальонов, сделавшего мне глазки, надевая пальто, вдруг почувствовал, что колени у меня подгибаются. В типографии Чулкова не было, деньги обещают во вторник; видел там Ремизова. Закупил провизии. Ремизов пришел рано, усталый и обиженный. Были гимназисты, Дмитриев, Сережа, Сомов, Нувель и неожиданно только что приехавший Бакст. Сомов страшный рохля, двух слов не сказал с Мирским. «Куранты» ставит Дмитриев, что сразу повысило мой интерес к ним{931}. Сережа меня сердил фырканьем в присутствии молодежи, развязностью и, м<ожет> б<ыть>, тем, что он нравится Мирскому. Но как все фантастично: молодежь, письма, любви, ненависть. Мне кажется, что что-то из-под меня уходит, не знаю отчего. Долго убирал после гостей. В<альтер> Ф<едорович> рассказывал про посещение какой-то трущобы с фотографиями и т. п. Спал тяжело, проспав почти до 2-х часов, болела голова.

20_____

С утра явился ко мне Бер, une tante crachée, потом Юраша, так до обеда. Потом Дмитриев толковал о «Курантах», он милый и нежный, но несколько моллюск. Заехав за Валечкой, отправились к Сомову. Говорили с Андр<еем> Ив<ановичем> о старости, о предполагаемой поездке в Москву и т. п. Бакст и Сережа не пришли, но приехали Бенуа, Аргутинский и Фокин со своим билетом. Мейерхольд приглашен в императорские, думает, в доме Эль-стон устраивать cabaret etc.{932} Что-то меня гложет: безденежье? Тепло. Письмо из Москвы от Руслова и еще 3-х господ из ресторана, написанное на прейскуранте{933}.

21_____

Что было, не помню. С утра явился еще не уехавший Воротников. Длиннейшее письмо от Руслова. Писал музыку. Пришел il principino, посидевший с час мило. Заехав за Сережей, отправились к скучным Костриц. Потом домой; у Вольф<а> в окне второе издание «Крыльев»: что же денег-то мне не шлют?

22_____

Вышел к Воротникову, болтавшему всякий вздор, поехали вместе; он обещал сделать в Москве мне встречу{934}. В<иктор> А<ндреевич> был сама прелесть: ласков, доверчив, нежен, будто что-то условленное между нами. Он сидел у окна и видел, как я приехал: уж не ждал ли? Будто fiancés[312]. Оттуда к Чулкову, обедать в «Вену» и, гонимый каким-то злым роком, в pays chauds на 4 л<инию>. Это — форменная обираловка. Клянусь, что это — последний раз. Валечка показывал мне фотографии очень миленького Леонида, с которым он сегодня был, играл романс, посвященный В<иктору> А<ндреевичу>, и писал ему письмо при мне. У «современников» была какая-то певица и певец. Поехали к Бенуа, где были Фокин, Сомов и Лансере, всё о балете; Валечке хотелось есть, и мы поехали в «Вену», где я оставил последние рубли. Был Пильский, Чеботаревская и разная шушера. Чеботаревская развесила афишу, где «Куранты» напечатаны шрифтом с ее лицо, — прямо неловко{935}. Слезкин, сбривший усы, вертелся very tapeticamente[313]. Что-то меня гложет: безденежье? Или завтра начало?