Банда 2 - Виктор Алексеевич Пронин

— Да, — кивнул Пафнутьев. — И не только у него.

— Я вижу... Некоторые явно принадлежали Голдобову... Они — мельче, злобнее... Отражают характер владельца. Байрамовские бумаги по фактам крупнее...

— Растет масштаб ваших дел, бумаги и отражают этот рост. — Заметил Пафнутьев, решив, что отступать некуда, терять нечего, а спастись... Если удасться. Ребята за его спиной стояли уже совсем рядом.

— Даже если бы эта статья и вышла, — Сысцов постучал пальцем по гранкам, — это был бы выстрел в небо, Павел Николаевич. В чем вы меня уличили? Взятки, поборы, коррупция... Что еще? Распродажа народного достояния — всех этих заводиков, особнячков, фабрик... Господи, какая чепуха! Вчера, позавчера все это, возможно, и выглядело преступлением. За это можно было расстреливать. Но сегодня, Павел Николаевич! Оглянитесь! Образумьтесь! Сегодня все это стало проявлением деловой инициативы. За это хвалят! Награждают! Как же вы, бедный, отстали! Люди, уличенные в распродаже народного добра, идут вверх. Потому что они доказывают высокую степень собственной приспособляемости.

— Приспособленчества, — поправил Пафнутьев.

— Нет, Павел Николаевич! — Сысцов покачал указательным пальцем из стороны в сторону. — Именно приспособляемость. В положительном значении этого слова. Мы, хозяева сегодняшней жизни, быстро усвоили новые требования, новые законы, новую нравственность, если хотите... Хотя вы можете это назвать и отсутствием нравственности. Ну, что ж, формально будете правы. А по существу — нет. Наша победа — свершившийся факт. И нечего церемониться с людьми, которые путаются в ногах. Я уже позвонил в Москву. Статья с полосы снята. А у вашего Фырнина... Неприятности.

— Что с ним? — тихо спросил Пафнутьев.

— Вы же знаете, что сейчас творится в столице... Острая криминогенная обстановка. Город наводнен беженцами, торгашами, хулиганьем. Они же могут кого угодно из-за косого взгляда изуродовать, избить до смерти... Тем более людей, занимающих заметное место в обществе... Горько все это, но что делать — переходный период.

— Так что же все-таки с Фырниным?

— В больнице. Не знаю выживет ли... Драка в подъезде, удар по голове, кажется, и ножом досталось... Потеря крови... Так мне сказали в редакции. Жаль... Хороший был журналист, цепкий.

— Думаете, был?

— Для вас это уже не имеет значения... Вы тоже, Павел Николаевич, можете говорить о себе в прошедшем времени.

— Я уже слышал эти слова... От Амона.

— А теперь вы их слышите от меня, — жестко сказал Сысцов.

— Думаете, есть разница?

— Вам будет предоставлена возможность убедиться в этом, — Сысцов дал знак остановиться одному из парней, который зашел Пафнутьеву за спину. — Я мог бы, Павел Николаевич, отдать вам эти гранки, но они уже не понадобятся вам по многим причинам... Одна из них — я уезжаю в Москву, — Сысцов протянул Пафнутьеву лист бумаги, сложенный вдвое.

Пафнутьев осторожно взял лист, развернул. Верхнюю четверть занимали стандартные фирменные слова — «Канцелярия Президента». Ниже шел текст, который начинался словами: «Глубокоуважаемый Иван Иванович!». Из дальнейших строк Пафнутьев понял — Сысцова приглашают возглавить группу советников.

— Поздравляю, — сказал он. — Прекрасная должность.

— Неплохая, — кивнул Сысцов. — Машина со спецсвязью, коттедж на Рублевском шоссе, квартира в центре и целый этаж в Кремле... Поэтому ваши потуги, — Сысцов опять постучал пальцем по гранкам, — это всего лишь... Это всего лишь потуги. Но я не хочу оставлять вас у себя за спиной. Вы человек предприимчивый, способны на решения неожиданные, нормы закона вас тоже не всегда сдерживают... Я опасаюсь оставлять вас у себя за спиной.

— Спасибо, — кивнул Пафнутьев.

— Да, можете считать это комплиментом.

— Какая же еще причина того, что эти гранки мне больше не понадобятся? — Пафнутьев твердо посмотрел Сысцову в глаза.

— Есть небольшая, — Сысцов оглянулся. — Сейчас я уйду и оставлю вас наедине вот с этими ребятами... Вы их уже заметили, я видел. Амон оплошал. За это и поплатился. Они не повторят его ошибки. Машину вашу найдут на обочине, обгорелую, с вашими, простите, остатками.

— Останками, — поправил Пафнутьев.

— Нет, это будут именно остатки. Похоронят с причитающимися почестями. Может быть, и мне придется произнести несколько теплых слов... Я умею. Не привыкать. Заверяю вас, они будут искренними. Мне действительно жаль, что мы не сработались, — Сысцов оперся о подлокотники, чтобы подняться.

— Сядьте! — резко сказал Пафнутьев.

— Что?

— Я сказал, чтобы вы сели! — Пафнутьев не то в растерянности, не то в замешательстве от собственной дерзости, почесал левой рукой затылок. И в тот же миг произошло нечто невероятное, что не поддавалось ни пониманию, ни объяснению. Большая бутылка прекрасного грузинского вина «Оджелеши», стоявшая в центре стола, куда ее недавно поставил Пафнутьев, вдруг взорвалась. Не просто распалась, нет, ее словно разорвало на мелкие кусочки каким-то внутренним взрывом. Густое красное вино «Оджелеши» плеснуло в сторону Сысцова, окатив его тяжелыми красными потеками Его лицо оказалось забрызганным, вино стекало на шотландскую куртку.

— Что происходит?! — воскликнул Сысцов в полнейшем недоумении.

— Спокойно, Иван Иванович, — проговорил Пафнутьев, облегченно переведя дыхание. Все сработало, слава Богу, все сработало Андрей не подвел, Андрей оказался надежным парнем — Сидите и не двигайтесь Иван Иванович или просто Ваня, как поется в песне, — Пафнутьев позволил себе улыбнуться.

— Что происходит? — повторил Сысцов с истеричными визгливыми нотками.

— Это был выстрел из снайперской винтовки с оптическим прицелом. И прогремят еще выстрелы, если хоть один из ваших костоломов приблизится ко мне ближе пяти метров. И вам не следует совершать резких движений. И девушка ваша пусть не приближается ко мне слишком близко, даже с рюмкой водки. Хотя, как вы сами понимаете, в другой обстановке я бы не отказался ни от водки, ни от девушки. Повторяю последний раз — не двигаться, — сказал Пафнутьев, заметив, что Сысцов опять хочет подняться — Вы сами сказали, что нормы закона не слишком меня сдерживают. Сидите. Иначе Президенту придется подыскивать себе другого советника. Слушайте внимательно. И вы, и ваши костоломы остаются неподвижными до тех пор, пока не услышите, что заработал мотор моей машины. — Пафнутьев говорил громко, чтобы и парни за спиной его слышали. Они стояли на открытом месте, хорошо освещенные солнцем, стояли не двигаясь, понимая, что представляют собой прекрасную мишень для хорошего стрелка. А стрелок, судя по первому выстрелу, был хороший.

— Может быть... — начал было Сысцов, но Пафнутьев его перебил.

— Заткнитесь, уважаемый Иван Иванович. Я вам не давал слово. Письмо из канцелярии Президента я все-таки возьму, гранки тоже не для вас предназначались... Все это может пригодиться моему другу Фырнину... Вдруг выживет... Один вот выжил и такого натворил... Выжившие люди опасны, Иван Иванович. Я вот выжил... Сами видите к чему это привело.

Сысцов сидел неподвижно, не решаясь даже поднять руку,