Сказка - Кинг Стивен

— Суббота.

Так что мой отец был бы дома, если только не отправился на собрание «Анонимных Алкоголиков».

— А какой месяц?

Теперь этот взгляд говорил «даа».

— Февраль.

— Две тысячи четырнадцатого?

— Да. Мне пора.

Он продолжил свой путь к вершине холма, бросив на меня и мою собаку недоверчивый взгляд через плечо. Вероятно, чтобы убедиться, что мы не следуем за ним со злым умыслом.

Февраль. Меня не было четыре месяца. Странно думать об этом, но не так странно, как то, что я за это время увидел и сделал.

Я постоял перед домом минуту или около того, собираясь с духом, чтобы зайти внутрь, надеясь, что не найду своего отца в отключке на диване в компании с «Моей дорогой Клементиной»[253] или «Поцелуем смерти»[254] по TКM. Подъезд был откопан от снега, а дорожка расчищена лопатой. Я сказал себе, что это хороший знак.

Радар устала ждать меня и взбежала по ступенькам, где сидела и ждала, когда ее впустят. Когда-то давно у меня был ключ от двери, но он потерялся где-то по дороге. «Как и трицикл Клаудии, — подумал я. — Не говоря уже о моей девственности». Оказалось, что это не имело значения. Дверь была не заперта. Я вошел, услышал звук телевизора — новостной канал, а не TКM — и потом Радар побежала по коридору, приветственно лая.

Когда я вошел в гостиную, она стояла на задних лапах, положив передние на газету, которую читал мой отец. Он посмотрел на нее, а потом перевел взгляд на меня. На мгновение он, казалось, не понимал, кто стоит в дверном проеме. Когда он понял это, от шока мышцы его лица расслабились. Я никогда не забуду, как этот момент узнавания заставил его выглядеть одновременно старше — мужчиной, которым он стал бы в шестьдесят — семьдесят, — и моложе, как ребенок, которым он был в моем возрасте. Это было так, как если бы какие-то внутренние солнечные часы повернулись в обе стороны сразу.

— Чарли?

Он начал вставать, но сначала ноги не держали его, и он снова рухнул обратно. Радар сидела рядом с его креслом, постукивая хвостом.

— Чарли? Это правда ты?

— Это я, пап.

На этот раз ему удалось подняться на ноги. Он плакал. Я тоже начал плакать. Он побежал ко мне, споткнулся о столешницу и упал бы, если бы я его не подхватил.

— Чарли, Чарли, слава Богу, я думал, ты мертв, мы все думали, что ты…

Он больше не мог говорить. Мне нужно было многое ему сказать, но прямо сейчас я тоже не мог говорить. Мы обнялись над Радар, которая стояла между нами, виляя хвостом и лая. Думаю, что знаю, чего вы хотели, и теперь вы это получили.

Вот ваш счастливый конец.

Эпилог

Заданные вопросы и ответы на них (по крайней мере, некоторые). Последний визит в Эмпис

Если вы думаете, что в этой истории есть места, не похожие на то, что их написал семнадцатилетний юноша, то так и есть. Я вернулся из Эмписа девять лет назад. С тех пор я много читал и писал. Я окончил Нью-Йоркский университет cum laude (summa отсутствовала из-за прически)[255] по специальности «английский язык». Сейчас я преподаю в Колледже свободных искусств в Чикаго, где веду довольно популярный семинар под названием «Миф и сказки». Меня считают довольно яркой личностью, в основном из-за расширенной версии эссе, которое я написал, будучи аспирантом. Оно было опубликовано в «Международном журнале юнгианских исследований». Гонорар был крошечным, зато похвалы критиков — бесценными. И можете поверить, что я цитировал там некую книгу, на обложке которой изображалась воронка, заполняющаяся звездами.

«Приятно это знать, — скажете вы, — но у нас есть вопросы».

И не только у вас. Я тоже хотел бы знать, как проходит правление Доброй королевы Лии. Хотел бы знать, остаются ли серые люди все еще серыми. Хотел бы знать, ревет ли еще так же зычно Клаудия из рода Галлиенов. Хотел бы знать, перекрыт ли путь в тот ужасный подземный мир — логово Гогмагога. Хотел бы знать, кто позаботился об оставшихся ночных солдатах, и присутствовал ли кто-нибудь из моих товарищей по заключению в Глуби Малейн при их кончине (вероятно, нет, но человек может помечтать). Я даже хотел бы знать, как ночные солдаты открывали наши камеры, просто протягивая руки.

Вам, я думаю, хочется знать, как поживает Радар. Отвечаю: очень хорошо, спасибо, хотя она немного сбавила обороты; в конце концов, для нее тоже прошло девять лет, что делает ее чертовски старой для немецкой овчарки, особенно если сложить вместе ее старую и новую жизни.

Еще вы хотите знать, рассказал ли я своему отцу, где был эти четыре месяца. Ответ — если я могу позаимствовать выражение лица одного маленького ребенка, тянущего санки, — даа. Как я мог не сделать этого? Или я должен был сказать ему, что какое-то чудодейственное лекарство, добытое мной в Чикаго, превратило Радар из старой, фактически умирающей собаки, разбитой артритом, в крепкую и жизнерадостную овчарку, которая выглядела и вела себя как четырехлетняя?

Я не рассказал ему всего сразу, всего было слишком много, но в главном я был откровенен. Я сказал, что существует связь между нашим миром и другим (я не называл его Эмписом, просто Другим, как тогда, когда впервые пришел туда). Еще я сказал, что пробрался туда из сарая мистера Боудича. Он внимательно выслушал меня, а потом спросил — как вы, конечно, догадались, — где я был на самом деле.

Я показал ему свою руку и глубокую рану над запястьем, которая останется там на всю оставшуюся жизнь. Это его не убедило. Тогда я открыл свой рюкзак и показал золотой дверной молоток. Он осмотрел его, взвесил в руке и предположил — предварительно, — что это, должно быть, позолоченный сувенир с распродажи, на самом деле сделанный из свинца.

— Распили его и посмотри сам. В конце концов его придется переплавить и продать. В сейфе мистера Боудича есть ведро с золотыми гранулами из того же места. Я покажу тебе их, когда ты будешь готов посмотреть. Это то, на что он жил. Я сам продал несколько из них ювелиру в Стэнтонвилле. Мистеру Генриху. Теперь он мертв, так что мне, думаю, придется отыскать кого-то другого, с кем можно вести дела.

Это продвинуло его немного дальше по пути к вере, но что окончательно убедило его, так это Радар. Она знала дорогу ко всем своим любимым местам у нас дома, но по-настоящему убедили его небольшие шрамы на ее морде от неудачной встречи с дикобразом, когда она была маленькой. (Некоторые собаки никогда не извлекают уроки, но для Радар одного раза было достаточно.) Мой отец заметил их, когда мы держали ее у себя после того, как мистер Боудич сломал ногу и потом, когда он умер — когда она сама была на грани смерти. Те же шрамы остались на ее младшей версии, вероятно, потому что я стащил ее с солнечных часов до того, как она миновала тот возраст, когда у нее в носу было полно игл. Папа долго смотрел на них, а потом посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— Это невозможно.

— Я знаю, что так кажется, — сказал я.

— В сейфе Боудича действительно стоит ведро с золотом?

— Я покажу его тебе, — повторил я. — Когда ты будешь готов. Знаю, что в это очень тяжело поверить.

Он сидел на полу, скрестив ноги, гладил Радар и думал. Через некоторое время он сказал:

— Этот мир, который ты, как утверждаешь, посетил, волшебный? Как Ксанф из тех книг Пирса Энтони[256], которые ты читал в младших классах? Гоблины, василиски, кентавры и все такое?

— Не совсем так, — сказал я. Я никогда не видел в Эмписе кентавра, но если там были русалки — и великаны…

— Могу я тоже пойти туда?