Полая игла - Морис Леблан

Ботреле улыбнулся.

— Хотелось бы отметить, что любезность моя в основном заключается в повиновении вашим приказам. Угроза, содержащаяся в письме, о котором вы говорили, возымела тем большее действие, что она касалась не меня, а моего отца.

— Что делать, — засмеялся Люпен, — работаем, как можем, приходится использовать те средства, которыми мы располагаем. По опыту я знал, что собственная безопасность для вас не много значит, так как вы не поддались на уговоры господина Бреду. Оставался ваш отец… ваш отец, которого вы так любите… и я дернул за эту ниточку.

— И вот я здесь, — подтвердил Ботреле.

Я предложил им садиться. Опустившись в кресло, Люпен с типичной для него чуть заметной иронией начал:

— Господин Ботреле, если вы не желаете принять мою благодарность, то, может быть, примете, по крайней мере, мои извинения?

— Извинения? Да за что же, Боже мой?

— За грубость, проявленную Бреду по отношению к вам.

— Не скрою, он меня порядком удивил. Способ был нехарактерным для Люпена. Удар ножом…

— Здесь я совсем ни при чем. Господин Бреду еще новичок. Мои друзья, когда им пришлось самим управлять нашими делами, решили, что небесполезно было бы склонить на нашу сторону секретаря того самого следователя, что вел дело.

— Ваши друзья не ошиблись.

— Вы правы, Бреду, специально приставленный к вам, оказал нам неоценимые услуги. Но в своем рвении, как всякий новообращенный, желающий выделиться, он переборщил и, нарушив мои планы, позволил себе по собственной инициативе ударить вас ножом.

— О, досадный пустячок!

— Нет-нет, не думайте, я сурово наказал его. Но действия Бреду, однако, можно в какой-то мере оправдать тем, что вы своим неожиданно стремительным расследованием застали его врасплох. Подарив нам еще лишь несколько часов, вы бы избежали столь непростительного нападения.

— Тогда бы мне, без сомнения, больше повезло и пришлось бы разделить участь господ Ганимара и Херлока Шолмса?

— Совершенно верно, — хохотал Люпен. — А я бы не мучился жестоко угрызениями совести из-за вашей раны. Клянусь, мне пришлось провести ужасные часы, и даже сейчас при виде вашей бледности я продолжаю себя корить. Вы на меня больше не сердитесь?

— Вы мне доверились, — отвечал Ботреле, — и доказательством тому служит ваша откровенность без всякой задней мысли, хотя мне было бы так легко привести за собой нескольких друзей Ганимара; это доказательство доверия стирает все обиды.

Говорил ли он всерьез? Признаюсь, я был несколько ошарашен. Дуэль этих двух людей начиналась весьма странно. Я ничего не понимал, тогда как при первой встрече Арсена Люпена с Херлоком Шолмсом[2] в кафе Северного вокзала мне хорошо запомнились надменное поведение обоих противников, столкновение гордых характеров под маской изысканной вежливости, взаимные невидимые удары, притворство, высокомерие.

Здесь же ничего похожего. Нет, Люпен не изменился. Все та же тактика, то же лукавое дружелюбие. Однако с каким странным противником приходилось вести ему бой! Да и был ли он и вправду противником? По его виду и тону беседы этого не скажешь. Очень спокойный, и спокойствие его не было мнимым, не скрывало сдерживаемого раздражения, очень, но не преувеличенно вежливый, с открытой, без вызова улыбкой, он составлял полную противоположность, столь разительную, что даже сам Люпен казался, как и я, сбитым с толку.

Нет, в самом деле в присутствии этого по-девичьи розовощекого, хрупкого подростка с невинным, ясным взглядом Люпен утратил свою обычную самоуверенность. Я все чаще замечал, что ему не по себе. Он медлил, не решаясь перейти в наступление, терял время на медоточивые, сладкие речи.

Похоже было, что ему чего-то не хватало. Он как будто ждал. Чего? Помощи? Откуда?

Снова в дверь позвонили. Он сам поспешил открыть.

И спустя некоторое время снова появился в комнате с письмом в руке.

— Вы позволите, господа?

Люпен надорвал конверт. Там оказалась телеграмма. Он начал читать.

И разом весь переменился. Лицо его прояснилось, вены на лбу вздулись, он выпрямился. Передо мною снова стоял атлет, уверенный в себе победитель, хозяин событий, владычествующий над людьми. Он разложил телеграмму на столе и, стукнув по ней кулаком, властно проговорил:

— Ну, что ж, господин Ботреле, начнем!

Ботреле приготовился слушать, и Люпен негромко, но сухо и отрывисто начал:

— Пора сбросить маски и прекратить лицемерные любезности. Мы с вами враги, и нам следует вести себя соответственно, как врагам, противостоять друг другу, а значит, и сделку заключать тоже как врагам.

— Сделку? — удивился Ботреле.

— Да, сделку. Я не случайно употребил это слово, повторяю, сделку, чего бы это ни стоило. А стоит подобный договор для меня многого. Впервые я иду на сделку с противником. Но сразу должен оговориться, это в последний раз. Пользуйтесь моментом. Я не выйду отсюда, пока вы мне не дадите слова. В противном случае война.

Казалось, удивлению Ботреле не было предела. Он вежливо ответил:

— Такого я не ожидал… Как странно вы говорите! Я думал, что все будет совсем по-другому. Да, совсем иным я представлял вас себе. Зачем этот гнев? Угрозы? Разве мы стали врагами потому только, что волею обстоятельств оказались по разные стороны барьера? Отчего это — враги?

Люпен слегка растерялся, услышав ответ юноши, однако усмехнулся и, склонившись к нему, произнес:

— Послушайте, малыш, дело вовсе не в словах, речь идет о реальности, факте действительном, неоспоримом. А именно. Вот уже десять лет я не встречал противника, по силам равного вам; раньше, с Ганимаром, Херлоком Шолмсом я играл, как кошка с мышью. С вами же приходится защищаться, более того, отступать. Да, и мне и вам хорошо известно, что в настоящий момент я должен считать себя побежденным. Арсен Люпен проиграл Изидору Ботреле. Планы мои нарушены. То, что я задумал сделать втайне, выплыло на свет. Вы мешаете мне, стоите на моем пути. В конце концов, мне это надоело. Бреду предупредил вас, однако напрасно. Теперь я сам хочу повторить, чтобы вы хорошенько это усвоили: мне надоело.

Ботреле покачал головой.

— Чего же вы все-таки хотите?

— Покоя! Пусть каждый занимается своим делом.

— Иными словами, вы будете продолжать спокойно грабить, а я вернусь к своим занятиям?

— К занятиям… к чему-либо другому, меня это не касается. Но вы оставите нас в покое… Я хочу покоя!

— Чем же могу я его нарушить, ваш покой?

Люпен с силой сжал его руку:

— Вам это прекрасно известно! Не делайте вид, будто ничего не понимаете. Сейчас в ваших руках секрет, имеющий для меня особое значение. Прежде я не вмешивался, предоставляя вам самому обо всем догадаться, но теперь скажу: вы не имеете никакого права обнародовать эти сведения.

— Вы так уверены, что мне все известно?

— Уверен, и вы это знаете: день за днем, час за часом следил я за ходом ваших мыслей и за тем, как продвигается следствие. В тот самый момент, когда Бреду напал на вас, вы уже собирались все сказать. И лишь беспокойство об отце заставило вас впоследствии отложить свои разоблачения. Но теперь вы дали слово опубликовать их вот в этой газете. Статья готова. Через час она будет набрана. А завтра появится в печати.

— Это верно.

Люпен поднялся и рубанул рукой воздух.

— Ее не напечатают! — выкрикнул он.

— Напечатают, — так же резко выпрямился Ботреле.

И вот оба противника оказались лицом к лицу. Мне показалось, столкнулись две силы, как если бы они схватились врукопашную. Новая энергия озарила черты Ботреле. Как от искры, загорелись в нем неизведанные доселе чувства: отвага, самолюбие, воля к борьбе, опьянение опасностью.

А во взгляде Люпена сверкала радость дуэлянта, наконец скрестившего меч со злейшим врагом.

— Статья отдана в набор?

— Нет еще.

— У вас она… с собой?

— Э, я не так глуп! Она уже в надежных руках.

— Где же?

— У одного из редакторов в двойном конверте. Если в полночь меня еще не будет в редакции, он сам отдаст ее в печать.

— Прохвост! — процедил Люпен сквозь зубы. — Все предусмотрел!

Гнев его вскипал, он уже не сдерживался.

Тут Ботреле, в свою очередь, опьяненный успехом, насмешливо расхохотался.

— А ну-ка умолкни, сопляк! — выкрикнул Люпен. — Ты что, не знаешь, с кем имеешь дело? Да если я захочу… Надо же, он еще смеется!

Сгустилась тяжелая тишина. Люпен приблизился к Ботреле и, глядя ему прямо в глаза, тихо произнес:

— Ты побежишь сейчас в «Гран Журналь»…

— Нет.

— Изорвешь в клочья свою статью.

— Нет.

— Зайдешь к главному редактору.

— Нет.

— Скажешь ему, что ошибся.

— Нет.

— И напишешь другую заметку, где будешь придерживаться официальной версии по делу в Амбрюмези, версии, принятой всеми.

— Нет.

Люпен схватил с моего стола железную линейку и легко переломил ее пополам. Чудовищно бледный, он стер капли пота, выступившие на лбу. Никогда еще его воля не встречала сопротивления. Он буквально обезумел от упорства этого мальчишки.