Потемкин на Дунае - Григорий Данилевский

Сильно забились наши сердца, когда из-за острова мы сосчитали суда, пушки на них и на крепости. "Ну, ваше благородие,-- обратился ко мне Чепига,-- бери карандаш да бумажку, наноси все на планчик". Я на спине запорожца набросал в записную книжку очерк крепости и стал перечислять суда. Оглянулся -- нет лодки некрасовца, как в воду канул.

– - Струсили, видно, собаки,-- сказали сечевики,-- да мы и без них вернемся.

Утро загоралось во всей красе; синий Дунай засверкал зеркалом, крепость ожила; раздались голоса вдоль берега, засновали ялики, где-то послышался барабан, заиграли турецкие трубы.

– - Что ж, ребята? -- спросил я, поняв исчезновение лоцмана.-- Не отдаваться ж в полон живым?

– - Не отдаваться. Взяли, перевертни, деньги, да, видно, чертовы головы, нас и продали.

– - Выводи лодки к берегу,-- сказал я, кончив набросок,-- там камышами -- и в лес.

– - В гущине батька лысого найдут,-- прибавил Чепига,-- сперва вместе, а заслышим погоню -- врассыпную.

– - Хлеба осталось? -- спросил я.

– - Осталось.

– - Ну, кого Бог спасет, авось и до своих доберемся.

Втянув лодки к заливу, мы с ружьями бросились на берег. Почва шла болотом, потом в гору, кустами. Сплошной безлистый лес сомкнулся вкруг нас. Сначала нам мерещилась погоня. Мы ускоряли шаги, чуть переводили дыхание. Но вскоре все стихло. В полдень мы отдохнули, закусили -- воды только не добыли -- и перед вечером подошли к окраине леса, окаймленного голым песчаным пустырем. Далее опять начинался сплошной лес. Чтоб нас не открыли, решено было пройти этот пустырь ночью.

Чуть смерклось, мы разделились. Одни, без перепон, направились к берегу в надежде поискать лодок, другие -- прямо долиной. У всех была надежда, что по ручью, протекавшему в долине, должны оказаться болгарские поселки. "Если нас не скроют, то хоть накормят, укажут путь",-- толковали мы, пробираясь по мягкому, белому песку. Учредив сей марш, мы шли долго. Начинался рассвет.

Вдруг что-то прозвучало. Окрестность будто охнула. Мы замерли. То был выстрел, за ним раздался другой. "Это наши",-- смутно пронеслось у каждого в мыслях.

– - Что ж, братцы,-- сказал я,-- ужли пропадать товарищам? Верно, их открыли; надо попытаться им помочь.

– - За мной! -- крикнул Ловцов.

Мы взвели курки, направились к берегу. Песок сменился трясиной. Ноги вязли в болотной траве. И вот мы добежали. Стал виден берег. Вода забелела меж кустов.

– - Здесь, братцы, здесь! -- заслышав голоса, не утерпел и крикнул Ловцов.

Под ивами что-то шелохнулось. Сверкнул огонь, грянул протяжный ружейный выстрел. Мы сквозь дым бросились к камышам; Там, отталкиваясь баграми, в двух душегубках отчаливали от берега ушедшие вперед наши товарищи. Мы добрались к ним по пояс в воде. Лодки поплыли из залива. С середины реки обозначился оставленный нами берег.

Под ивой, как теперь помню, стоял здоровенный, толстый турчин, в красной куртке и с обнаженной бритой головой. Он наводил мушкет на лодку и изредка по нам стрелял. Поодаль от него, нагнувшись к земле, возился над чем-то другой турчин. Между ними на пригорке неподвижно белело что-то навзничь распластанное; ближе к берегу еще двое, без движения. Мы оглянулись друг на друга, перекрестились.

Жив ли остался Ловцов или погиб с другими, попавшими под выстрелы турок, о том мы узнали не скоро. Скрывшись от новой погони в островах, мы поплыли с заходом солнца -- далее и через сутки, измученные, еле живые от голода, дотащились к нашим аванпостам. Весть о нашем поиске разнеслась по лагерю. Все хвалили отвагу разведчиков и оплакивали погибшего Ловцова. Кутузов призвал меня, слегка попенял и даже пригрозил арестом, но кончил тем, что через два дня мне же поручил препроводить в Яссы запорожцев, бывших на поиске, и лично передать светлейшему набросанный мною очерк Измаила и стоявшей там флотилии.

Никогда я не забуду ощущений, с которыми вновь подъезжал из лагеря к Яссам. Мысль о потере Ловцова не давала мне покоя, мучила меня. "Я виноват в его гибели,-- говорил я себе,-- зачем было его брать. Я знал его пылкость, несдержанность; притом же он близорук, нарвался прямо на пулю… Боже, Боже! За что такие испытания?" Я отдал все, что имел, все свои вещи, деньги, даже подарок матери -- часы, лишь бы узнали о нем. Все розыски были тщетны.

Передовая телега, везшая меня, чуть двигалась в ночной тиши. Другие с запорожцами поотстали. Небо ярко горело звездами. Вот Медведица, золотой сноп Стожара. Я с замиранием сердца вспоминал, как любовался этими же звездами в корпусе с Ловцовым. Сколько ожило в памяти с ними: экзамены, выпуск, первые на службе шаги, Пашута и первая любовь. Живо представлялись мне дни у бабушки, поездки в усадьбу Горок, корпусные письма, приезд Ольги Аркадьевны, столкновение в театре и рассказ попадьи. Боже! Зачем не состоялся поединок? И зачем здесь, в Турции, погиб он, не повинный ни в чем, а я жив, не убит? Она бы узнала, оценила бы меня… "Вот преданность, вот любовь! -- прошептала бы она, прочтя мое имя в реляции.-- Он не вынес, ушел на поприще славы и пал героем…" Ужли ж и вконец отвернулась от нас слава? Ужли никуда мы не двинемся, не предпримем ничего, и правы запорожцы, что светлейший, как редька в огороде, засел по шею в сомнениях и вечных колебаниях? Нет, я везу ему точный снимок Измаила и флота. Пригодились корпусные уроки фортификации. Он взглянет и, нет сомнения, объявит поход.

VIII

Я присутствовал при аудиенции князя Григория Александровича запорожцам.

Потемкин вышел к ним с гордой осанкой, в богатом гетманском кафтане, в лентах и орденах. Войсковой судья черноморской казачьей команды, охранявшей квартиру главнокомандующего, умный, сметливый и "письменный" Антон Головатый был назначен Поповым представить князю прибывших удальцов. Те, как были наскоро отправлены из лагеря в дорогу, стояли отрепанные, в порванных рубахах и свитах, иные даже босиком. Светлейший принял их за нищих.

– - А где ж твои храбрые молодцы? -- спросил он, оглянувшись на Головатого.

– - Да это ж, ваше превелебие, они и есть,-- ответил с поклоном войсковой судья.

– - Неужели начальство поскупилось получше снабдить их в дорогу?

– - А что нужно, батько ты наш, хоть бы казаку? -- ответили запорожцы.-- Роспытались мы у коша, кошевой сказал: идите с добрым человеком; ну мы и пошли, а их благородие и списали планчик.

Потемкин взглянул на меня. Я ему подал рисунок. Он, очевидно, меня не признал -- так я загорел и огрубел за это время.

– - Теперь, княже, нет уж опаски,-- сказал Чепига,-- турчинова фортеция как на ладони. Звелите, ваше высокопревелебие, и побей, Боже, нас и наших детей, коли не заберем измаильского пашу со всеми его пашенятами.

Потемкин вскользь поглядел на рисунок, опустил его в карман и, покачав головой на щеголей штабных, стоявших здесь же в стороне -- "не вам, дескать, чета",-- объявил производство некоторых из запорожцев, в том числе и Чепигу, офицерами. Всей партии казаков, бывших в поиске, князь повелел новое, полное, по их обычаям, платье и по сто червонцев. Деньги и платье запорожцы, впрочем, к слову сказать, пропили меньше чем в трое суток и, не выезжая из Ясс, отретировались обратно как приехали, в лохмотьях. Радостям их не было конца. "Поход, поход!" -- толковали они, распевая свои заунывные боевые песни. Вышло, однако, иначе.

Мне, как главе разведчиков, светлейший назначил особый прием.

– - Думаешь, буду хвалить? -- спросил он, вынув из баула и вновь рассматривая привезенный мною рисунок.-- Отличились вы, флотские, один даже чуть ли не погиб. Но ни к чему, братец, все это, ни к чему,-- прибавил, нахмурясь, Потемкин,-- не в том дело…

Я онемел от этой неожиданности.

– - Согласись,-- продолжал он,-- ты свежий человек и в Гатчине проходил достойную почетную школу. Я говорил всем, доказывал. Мы заморим турок осадой, заставим сдаться, возьмем далее ряд других крепостей; а нам… ох, что, сударь, и говорить! -- объявят вдруг -- баста, ни на пядень! -- и пропадут задаром все труды, вся кровь, вся честь…

– - Кто же скажет, ваша светлость? -- осмелился я спросить.

– - Есть такие,-- произнес он загадочно.

Порывшись в бумагах, Потемкин отложил одну из них и прикрыл ее бронзовой накладкой.

– - Отважный подвиг твой и этих смельчаков,-- продолжал князь,-- изобличает в вас достойных всякой похвалы слуг. Я тебя давеча не признал. По твоему отличию и квалитету о тебе уже репортовано выше. Но это все, братец, ни к чему. Вы рветесь, ты особенно; это понятно и делает тебе честь. Я тебя не забыл; памятую твой вызов принять и выполнить такую комиссию, в коей бы видна была твоя персональная послуга. Готов ли ты, Бехтеев, сдержать слово? Ныне найдется дело и для тебя…

– - Приказывайте, располагайте жизнью моей, мной!-- воскликнул я в радости.

Князь позвонил. Вошел Попов.

– - Где Бауэр? -- спросил Потемкин.

Секретарь удивился вопросу.

– - Где, в каком месте нынче Бауэр? -- нетерпеливо застучал князь по столу пальцами.