Две повести. Терунешь. Аска Мариам - Петр Краснов

Онъ заигралъ любимую вещь Нины — мазурку Венявскаго. Аска Марiамъ широко раскрыла глаза и съ увлеченiемъ слушала игру. И казалось, что не ея глаза, а глаза давно умершей Нины смотрѣли на него.

— Хорошо! очень хорошо, сказала она, едва онъ кончилъ, и захлопала въ ладоши. Потомъ вдругъ сдѣлалась серьезна, посмотрѣла на ноты, перевернула ихъ, посмотрѣла еще и еще и вдругъ запѣла мазурку Венявскаго.

Лирическое мецо-сопрано было у ней чудное и необыкновенно чистое. И она пѣла, глядя на ноты, будто читая и понимая ихъ, пѣла отъ начала до конца всю мазурку польскаго композитора. Масса чувства было вложено ею въ пѣнiе, масса музыкальнаго вкуса, тамъ, гдѣ она фантазировала, создавая новыя красивыя мѣста…

Она кончила.

— Ты знаешь ноты? — почти въ ужасѣ спросилъ Панаевъ.

— Нѣтъ, — разсмѣявшись, сказала она — но у меня вѣрныя уши, они хорошо помнятъ, что захотятъ и что имъ нравится, а эта вещь мнѣ очень понравилась…

И опять какая-то дикая ни на чемъ не основанная надежда вдругъ охватила Панаева.

IX

Наступила холодная, дождливая, грязная петербургская осень. Какъ ни берегъ Панаевъ Аска Марiамъ отъ простуды, она стала покашливать тѣмъ же, груднымъ сухимъ, непрiятнымъ кашлемъ, какимъ кашляла въ свое время и Нина.

Однажды, вернувшись съ прогулки съ промоченными ногами, въ мокрой кофтѣ, она прошла къ себѣ, переодѣлась въ бѣлый хитонъ и, подойдя къ нему, довѣрчиво сѣла къ нему на колѣни и, обвивъ шею рукой, сказала: — «брать мой, а вѣдь мы не выживаемъ этого климата!» Ему почему-то въ этомъ «мы» показался намекъ на Нину.

— Кто мы? — спросилъ онъ, лаская ее.

— Галлассы, — послѣдовалъ короткiй простой отвѣтъ.

Панаевъ ничего не сказалъ.

Въ этотъ вечеръ у нея сдѣлался жаръ и ознобъ, и она больше не вставала съ постели. Доктора опредѣлили у ней скоротечную чахотку. Панаевъ не отходилъ отъ своей рабыни. Она лежала кроткая и покойная, охотно всему покоряясь. Передъ самой смертью она пожелала встать и пройтись по комнатамъ. Она медленно ходила по гостиной, трогала клавиши рояля, смотрѣла вѣнки, долго стояла у окна, глядя, какъ барабанилъ дождь по стекламъ.

— Да, я узнаю все это, — сказала она, наконецъ, Панаеву. — Все это было, только было ужасно давно. Еще до того, какъ пришелъ Маконенъ съ абиссинцами, еще даже до шейха Абдула-Аги, правителя Харара… И какъ это все перемѣнилось. Но я помню. Вонъ той церкви не было, этого дома тоже, и этажерка не такъ стояла, а вотъ какъ, — и она поправила этажерку такъ, какъ она стояла у Нины. — Дай мнѣ моего зайца! — сказала она по-Русски, взяла фарфоровую игрушку и легла съ ней въ постель.

Съ необъятной тоской смотрѣлъ Панаевъ на угасавшую Марiамъ, и она смотрѣла на него другими лучистыми глазами, — глазами Нины.

Онъ взялъ ея маленькую ручку и поцѣловалъ ее; ласка ее тронула, она сжала его руку, на глазахъ проступили слезы.

— Скажи мнѣ, Марiамъ, когда, гдѣ видала ты это все?

— Нѣтъ, гета, — искренно сказала она, — я никогда этого не видала! Это мнѣ такъ показалось. — И она прижала къ губамъ зайчика.

— Ну, а зайчикъ?

— Зайчикъ мой милый, мой родной.

— И его не видала?

— Живыхъ видала подъ Хараромъ. Панаевъ задумался. Молодая жизнь видимо

угасала. Она крѣпко сжимала его руку.

— Дорогая моя, прости меня, что я увезъ тебя изъ твоего теплаго Харара, тамъ ты долго, долго еще прожила бы.

Она отрицательно покачала головой.

— Милый мой! Мнѣ хорошо только тамъ, гдѣ ты. Я такъ люблю тебя, что порою путаюсь и не знаю, гдѣ моя родина — тутъ или тамъ, и рѣшила я, что ты моя родина, мое сердце, мой Хараръ….

Она впала въ забытье, потомъ на минуту очнулась, открыла свои глаза, обласкала Панаева теплымъ взглядомъ любви и проговорила:

— Ты еще здѣсь. Я знала, что ты не покинешь меня. Ты и тогда не покинулъ… Ты все меня любишь. Вотъ и нашелъ ты меня — я вся твоя. Спасибо, мой родной.

Аска-Марiамъ хотѣла еще что-то сказать, но припадокъ тяжелаго кашля снова привелъ ее въ безсознательное состоянiе, а къ вечеру она, не приходя въ себя, умерла…

></emphasis>

Ее похоронили рядомъ съ Ниной. Панаевъ былъ увѣренъ, что онъ нашелъ душу покойной невѣсты, и упрекалъ себя за свою поспѣшность. Съ Марiамъ надо было жить въ Крыму. Но всѣ эти событiя нелегко дались ему. Когда ему приходится иногда играть въ салонахъ, скрипка плохо повинуется смычку, состарѣвшiеся въ сорокъ лѣтъ глаза еле видятъ, а сѣдая голова грустно трясется….

И только тогда, когда заведутъ съ нимъ разговоръ о безсмертiи души, онъ оживится — «нѣтъ, господа, я знаю, я увѣренъ, что душа безсмертна!» сильно скажетъ онъ, откроетъ ротъ, будто захочетъ еще что-нибудь сказать, и, — просятъ его, или нѣтъ, — непремѣнно сыграетъ мазурку Венявскаго.

1900,

С-Петербургъ.

Note1

Прибавленiе слова «ато» къ имени равносильно французскому «de» или нѣмецкому «von».

Note2

Шама — большой полотняный четырехугольный плащъ — главная одежда абиссинца.

Note3

Гебсъ — родъ ячменя, замѣняющiй въ Абиссинiи овесъ.

Note4

Тэчь — абиссинскiй хмѣльной напитокъ, приготовляемый изъ меда, съ примѣсью листьевъ растенiя гёша, подобнаго нашему хмѣлю по свойствамъ.

Note5

Гомба — глиняный кувшинъ, имѣющiй шарообразную форму и длинное горлышко.

Note6

Альга — постель, образованная изъ деревянной рамы на ножкахъ, обтянутой ремнями и накрытой коврами.

Note7

Малькамъ — значить — хорошо — по абиссински.

Note8

"Али» — бранная кличка въ Абиссинiи. Передѣлана изъ слова itali итальянецъ, послѣ войны съ Италiей 1895 г.

Note9

"Самой — гета» — обращение вроде нашего, эй почтенный.

Note10

Терунешь — въ переводѣ значить «чистенькая» — обыкновенное женское имя.

Note11

Гета — господинъ. Ойя гутъ — восклицанiе, въ родѣ, нашего: «скажите, пожалуйста!"

Note12

Monsieur Ильгъ, швейцарецъ, двадцать съ лишнимъ лѣтъ живущiй въ Абиссинiи — первый министръ Менелика.

Note13

Мынну — что такое?

Note14

Абьетъ — жалоба.

Note15

Забанья — часовой.

Note16

Note17

Уоркнешь значитъ: золотая.