Доктор Бладмани - Филип Дик

Он хмыкнул. Бонни бросила на него подозрительный взгляд.

— Прошу прощения, — сказал он. — Замечтался.

К ним, спотыкаясь, бежал мистер Остуриас. Лицо его от непосильной нагрузки побагровело.

— Пойдемте внутрь, — натужно выдохнул он. — А то, как бы не пропустить чтения мистера Дэнджерфилда.

— Послушайте, все это ерунда, — сказал Стокстилл. — Сами же знаете, вернется Милдред, снова войдет в его жизнь и он снова будет несчастен. Вы же не хуже меня знаете книгу… да и все мы ее знаем наизусть. — Его страшно забавляла озабоченность учителя.

— А я и вообще сегодня его слушать не собиралась, — сказала Бонни. — Терпеть не могу, когда на меня шикают особы вроде Джун Роб.

Бросив на нее мимолетный взгляд, Стокстилл заметил:

— Что ж, в следующем месяце можем выбрать главой общины вас.

— По мне так Джун требуется помощь психоаналитика, — откликнулась Бонни. — Слишком уж она агрессивна, слишком мужеподобна. Это противоестественно. Может, как-нибудь заманите ее к себе, да позанимаетесь пару часиков?

Стокстилл ответил:

— Пытаетесь наградить меня еще одним пациентом, да? Но я еще и предыдущего не забыл. — Впрочем, забыть его было трудно, поскольку именно в тот день на Залив была сброшена бомба. «Много лет назад, — подумал он. — Как выразился бы Хоппи, в другой реинкарнации,.

— Вы бы очень помогли ему, — сказала Бонни, — если бы смогли излечить, но, скорее всего, у вас просто нет времени.

— Спасибо, что заступаетесь за меня, — с улыбкой сказал Стокстилл.

Мистер Остуриас заметил:

— Кстати, доктор, сегодня я заметил в поведении нашего несчастного калеки нечто странное. Хотел посоветоваться с вами по этому поводу, если вы не против. Должен признаться, он слегка озадачил меня… да и вообще вызывает у меня любопытство. Особенно поразительна эта его способность жить вопреки всем жизненным невзгодам — этого у Хоппи не отнять. Более того, его пример очень важен, если вы понимаете, что я имею в виду, для всех нас. Если уж он способен на такое… — тут учитель замолчал, потом сменил тему. — Думаю, нам пора.

Стокстилл обратился к Бонни:

— Кто-то мне сказал, будто в прошлый раз Дэнджерфилд упомянул о вашем старом приятеле.

— О Бруно? — Бонни мгновенно насторожилась. — Так значит, он еще жив, да? Впрочем, я в этом никогда не сомневалась.

— Нет, Дэнджерфилд говорил не об этом. Он просто едко прошелся по поводу первой большой катастрофы. Ну, помните, той, что случилась в 1972.

— Ну конечно, — напряженным голосом ответила она. — Конечно, помню.

— Так вот, судя по словам рассказавшего мне об этом человека, Дэнджерфилд… — На самом деле он прекрасно помнил, кто именно рассказал ему об очередной удачной остроте Дэнджерфилда — это была Джун Роб, но ему не хотелось лишний раз раздражать Бонни. — Так вот, Дэнджерфилд сказал следующее: теперь мы все живем в катастрофе Бруно. Мы все — призраки семьдесят второго. Разумеется, в этом нет ничего особо оригинального, нечто в этом роде мы слышали и раньше. Думаю, мне просто не удалось дословно передать шутку Дэнджерфилда… ну, знаете, эту его характерную манеру остроумно высказываться по самым разным поводам. Никто не умеет представить тему под самым неожиданным углом так, как он.

Мистер Остуриас остановился у входа в Форестер-Холл, обернулся и теперь слушал их разговор. Потом подошел к ним.

— Бонни, — спросил он, — а вы были знакомы с Бруно до катастрофы?

— Да, — ответила она. — Я некоторое время работала в Ливерморе.

— Но сейчас-то его уже наверняка нет в живых, — сказал мистер Остуриас.

— А мне всегда казалось, что он по-прежнему жив, — холодно заметила Бонни. — Он — великий человек, и катастрофа ’семьдесят второго года вовсе не его вина. Просто ответственность на него возложили те, кто ничего об этом не знает.

Больше не говоря ни слова, мистер Остуриас повернулся к ней спиной, поднялся по ступенькам и скрылся внутри.

— Да, этого у вас не отнимешь, — сказал ей Стокстилл. — Вы никогда не скрываете своего мнения.

— Кто-то же должен раскрывать людям глаза, — сказала Бонни. — Все, что мистер Остуриас знает о Бруно, он вычитал в газетах. Ох уж эти газеты! Хоть в этом плане жить стало лучше — газет больше нет, если, конечно, не считать этого дурацкого листка Вести и Мнения . Но этот листок бумаги — газетой считать трудно. Нужно отдать должное Дэнджерфилду: лжецом его никак не назовешь.

Они с доктором Стокстиллом в сопровождении Джорджа и Эди, последовали за мистером Остуриасом внутрь, в битком набитый людьми Форестер-Холл, чтобы послушать очередную передачу Дэнджерфилда со спутника.

Сидя и слушая шорох статических разрядов, на фоне которого звучал знакомый голос, мистер Остуриас размышлял о Бруно Блутгельде и о том, что физик, возможно, жив. Бонни вполне может оказаться права. Она хорошо знала Бруно, а то, что ему удалось подслушать из ее разговора со Стокстиллом (хотя подслушивать в наши дни дело довольно рискованное, но он просто не смог удержаться) она отправила Блутгельда на лечение к психиатру…а это лишь подтверждало его самые мрачные подозрения: этот доктор Бруно Блутгельд еще за несколько лет до катастрофы был серьезно болен, был опасным безумцем, как в личной жизни, так и по отношению к обществу.

Впрочем, это никогда не было тайной. Общество, как-то по-своему, отдавало себе отчет: с этим человеком творится нечто неладное. В его публичных заявлениях просто сквозила какая-то навязчивость, болезненность, лицо всегда искажала мучительная гримаса, а речь была сложной и путаной. И Блутгельд всегда распинался о каких-то врагах, об их тактике инфильтрации, о систематической подрывной работе в государственных учреждениях, в школах и общественных организациях, словом, во всей инфраструктуре страны. Враги мерещились Блутгельду повсюду, в книгах и кинофильмах, в людях, в политических организациях, проповедующих взгляды, противоречащие его собственным. И, разумеется, он умел убеждать, проповедовал свои идеи в манере, присущей интеллигентному образованному человеку. Он ничуть не был похож на какого-нибудь невежественного проповедника, брызжущего слюной и хрипящего на митинге в захолустном южном городке. Нет, Блутгельд всегда говорил очень умно, умело, профессионально. И все же, в конечном итоге, его выступления были не более разумными, рациональными или умеренными, чем пьяные откровения пьяницы и бабника Джо Маккарти и ему подобных.

Кстати, в студенческие годы мистеру Остуриасу однажды довелось пообщаться с Джо Маккарти, и тот показался ему весьма симпатичным человеком. Зато Бруно Блутгельда симпатичным назвать было трудно, а ведь мистер Остуриас в свое время познакомился и с ним. Причем, это было не просто знакомство. Он и Блутгельд одно время работали в Калифорнийском университете; разумеется, Блутгельд был профессором, деканом факультета, а Остуриас — простым преподавателем. Но они неоднократно встречались и спорили, схватывались, как с глазу на глаз — в коридорах после занятий — так и на людях. И, в конце концов, Блутгельд добился увольнения мистера Остуриаса.