Два товарища - Марк Эгарт

Ребята расчистили дно ямы, похожей формой на грушу — широкой внизу и суживающейся кверху, выстлали дно листьями, затем ножами выровняли ее сводчатые стены, отрыли в них углубления — полки и кладовушки, где сложили свои пожитки и провизию, а узкий вход в яму замаскировали молоденьким гибким деревцом. Со стороны глядя, никто бы не догадался, что здесь жилье.

После этого Костя и Слава начали сооружать очаг. Его сложили из ровных камней, которые притащили с берега, над очагом приладили треног, под очагом вырыли поддувало. Очаг получился отличный. Оставался нерешенным один вопрос: как сделать дымоход?

Слава предлагал пожертвовать одеялом и смастерить из него выводную трубу. Предложение было отвергнуто, как не отвечающее противопожарным правилам. Долго думали, спорили, пока Костя не вспомнил об очаге, который соорудили обитатели «Таинственного острова». Ведь они тоже заброшены на остров и отрезаны от всего мира, подобно героям Жюля Верна. Ничто не мешает им воспользоваться опытом этих людей.

Слава выслушал товарища и спросил:

— А как все-таки построили они свой очаг?

И, к великому огорчению Кости, оказалось, что именно этого он не помнит. Где они добывали глину, известь, как делали и обжигали кирпичи для очага, он помнит, а вот постройка самого очага начисто вылетела из головы.

— Понимаешь, тогда мне это было не очень интересно, — смущенно пояснил Костя.

— Я понимаю, но дымохода-то у нас нет…

В конце концов они решили прорыть специальное отверстие для дыма. Однако, едва разожгли огонь под треногом, дым полез не в отдушину, а почему-то начал расползаться понизу, пока не заполнил всю землянку, так что Слава и Костя чуть не задохнулись. Пришлось погасить огонь, дать развеяться дыму и сызнова приняться за дело.

На этот раз мальчики были догадливее. Они расширили отдушину, расчистили выход из нее от веток и травы, росших вокруг, и завесили вход в землянку одеялом. Теперь дым не расползался понизу, а поднялся ровным столбом и потянул прямо в отдушину. Правда, и сейчас першило в горле и порой навертывались слезы на глаза, но это были пустяки. Огонь весело трещал, на треноге закипал чугунок с водой, а дым послушно уходил куда ему полагается. Ребята были довольны. Им хотелось одного: чтобы Семенцов увидел их работу.

Но Семенцов не являлся. Они были одни. Они находились на необитаемом острове, пусть и не в Тихом океане, а на речке Казанке, но жизнь, как неведомый и опасный океан, окружала их со всех сторон — жизнь во вражеском тылу.

Запасы продовольствия, взятые из дома, кончились. Оставалась мука и прошлогодние кукурузные початки, которые притащил в мешке Семенцов. Из муки ребята попробовали испечь лепешки. Костя налил слишком много воды, и получилось не тесто, а какая-то бурда. Пришлось потратить весь остаток муки, чтобы спасти положение. Тесто нарезали на куски, положили на раскаленные угли. И опять вышла чепуха: тесто чернело, горело, а не пеклось. Тогда Слава догадался выгрести угли вон и положить тесто на горячие камни очага. Теперь лепешки стали лепешками. Правда, не совсем чистыми и не вполне пропеченными, зато они показались усталым, голодным хлебопекам очень вкусными.

Наконец дошла очередь и до кукурузы. Костя решил вылущить початки и растереть кукурузные зерна между камней. Работа оказалась утомительной и малоуспешной. Несколько раз Костя прищемлял себе пальцы до крови, а мука все же не получалась, а получалось нечто вроде крупы, смешанной с шелухой. Костя попытался изготовить из нее мамалыгу, которую ели молдаване. Действительно, у него получилась настоящая мамалыга — желтая, с румяной корочкой, аппетитная на вид и очень жесткая, пресная на вкус.

Слава тем временем не сидел сложа руки. Он нарезал тонких гибких лозин и сплел диковинной формы корзинку. Костя раскритиковал его работу, однако Слава полагал, что форма не имеет значения — важно содержание. А корзинка вместительная, прочная, стало быть с этой стороны вполне удобна.

У Славы имелся план, который пока он не хотел открывать придирчивому другу. Он нарезал еще одну большую охапку гибких прутьев и забрался с ней подальше в кусты. Не возвращался он до самого вечера. Костя уже собрался его искать, когда Слава предстал перед ним, держа в руках нечто похожее на длинную плетеную дорожку…

Это был бредень собственной его, Славы, конструкции. Слава убежденно заявил, что этот бредень ничем не уступает настоящему и, если бы ему дали возможность, он тотчас доказал бы это.

Более подробные объяснения пришлось отложить до утра. Оба изобретателя сильно проголодались и с жадностью накинулись на испеченную Костей мамалыгу, запивая ее горячей водой из чугунка. Потом потушили огонь, замаскировали вход в землянку. Слава лег спать, а Костя остался дежурить. После ухода Семенцова они решили нести вахту: один с вечера до полуночи, второй — с полуночи до утра.

Славе не спалось. Ему обязательно хотелось испытать свой бредень, не нарушая в то же время приказа Семенцова. Поразмыслив, он нашел выход. Запрет Семенцова касался моря и лодки — так во всяком случае он считал; о речке ничего не говорилось. А в речке можно испробовать бредень и без лодки. Придя к такому заключению, Слава успокоился и заснул.

Утром опыт был произведен.

Мальчики отыскали такое место, где Казанка была не очень широка и густо заросла с обоих берегов лозняком. Удостоверясь в полной безопасности и скрытности места, Костя и Слава разделись и вошли в воду. Первый заход не дал ничего, второй — тоже. Оба продрогли (донная вода в Казанке оказалась удивительно холодной), и Костя, сердито передернув костлявыми плечами, объявил, что не желает больше заниматься подобной чепухой.

Слава едва уговорил его попробовать еще один раз. Это было его изобретение, а какой изобретатель легко откажется от своего детища! Круглое, исхудалое лицо Славы выразило волнение, мокрые волосы лезли в глаза, он только встряхивал головой.

Мальчики двигались навстречу друг другу и медленно приближались к берегу, стараясь не хлюпать и не шуметь, чтобы не распугать рыбу. Вот они сошлись нос к носу, ступили на берег… Крохотный карасик дрыгал хвостом, застряв в одной из щелей самодельного бредня.

Это был весь улов.

— Жирненький! — сказал Слава.

Костя, не отвечая, схватил карася под жабры и швырнул в чугунок с водой. В обед они лакомились жаренным на угольях карасем и опять сожалели, что нет с ними Семенцова.

Труд и заботы не оставляли, казалось, времени ни на что другое. Но так только казалось. Сидя вечерами у входа в землянку и глядя на гаснущее небо, или ночью, на вахте, мальчики думали о многом таком, о чем прежде не думали. Они вспоминали школу, учителей, уроки истории, которую оба любили, и преподавательницу русского языка Зою Павловну, с которой Костя был не в ладах.

— Знаешь, — говорил ему Слава, — может, ты зря на нее обижался. Что же ей делать: попробуй не будь строгой, кто тогда станет учить грамматику?

На этот довод Косте нечего было возразить: положение Зои Павловны тоже нелегкое.

И еще они вспомнили товарища Аносова, присутствовавшего нынешней весной в школе на пионерском сборе. Было очень весело, ребята повязали ему на шею пионерский галстук…

Одна за другой проходили перед ними картины недавней жизни, и она представлялась теперь недостижимо прекрасной. Почему они прежде не замечали этого? То было уже недетское чувство — горечь и грусть о невозвратном. Они думали о погибших родных, о войне и о том, что оба они должны бороться с фашистами. Об этом Костя и Слава думали чаще всего.

Бороться с фашистами… Но для этого нужно иметь оружие. Без оружия они просто мальчики — и ничего больше. Костя даже поспорил со Славой, который находил, что разведчику, например, можно обойтись без оружия: ему требуются только смелость и хитрость.

— Вот ты смелый, а я нет, — сказал Слава, глядя товарищу прямо в глаза своими черными круглыми, прежде постоянно улыбавшимися, теперь сосредоточенно-внимательными глазами.

Косте было неприятно, что Слава так говорит о себе. «Скис он, что ли?» — подумал Костя, следя с беспокойством за тем, как Слава неподвижно уставился в одну точку. Он принялся было возражать и напомнил, что Семенцов похвалил Славу, когда он уступил женщине место в лодке. Но тут же пожалел. Слава быстро взглянул на него, отвернулся и ушел.

В общем, Слава переменился, с ним стало трудно. Костя решил больше не спорить с ним. Но это для него самого было трудно. Он вздыхал и расстраивался.

При всем том оба не хотели оставаться в бездействии. Однажды (это произошло на четвертый день их пребывания здесь) у Кости возник интересный план, которым он тотчас поделился с товарищем. Слава выслушал, помолчал (что тоже было его новой манерой), решительно сказал: «Идет!» — чем очень обрадовал Костю.