Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953). - Николай Капченко

Мне кажется, что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а только лишь разговоров о договоре, для того чтобы, спекулируя на мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессорами»[39].

Российский историк В.А. Анфилов в одной из своих статей, касаясь рассматриваемого здесь аспекта проблемы, привел следующие интересные факты и аргументы. Когда английский посол в Москве Сидс «вручил Молотову памятную записку своего правительства, в которой предлагалось, чтобы „советское правительство обязалось в случае вовлечения Великобритании и Франции в военные действия во исполнение принятых ими обязательств оказать немедленное содействие, если оно будет желательным“. Выслушав от Молотова требование Англии об односторонних обязательствах СССР, Сталин рекомендовал ему запросить советы полпредов, которые лучше могут оценить суть этих предложений на месте. Телеграммы наркома Майскому и Сурицу гласят: „Как вы видите, англичане и французы требуют от нас односторонней и деловой помощи, не берясь оказывать нам эквивалентную помощь… Прошу Вас срочно дать оценку предложения англичан и телеграфировать совет, какой ответ должен быть дан нашим правительством“. (Кстати, этот пример показывает, что в крайне острых ситуациях Сталин все же прибегал к советам опытных специалистов.) Из ответа Майского: „Мне уже не раз приходилось указывать на то, что „душа души“ Чемберлена в области внешней политики сводится к сговору с агрессорами за счет третьих стран“. Аналогичный по смыслу ответ дал Суриц, заключив, что „они автоматически втягивают нас в войну с Германией“»[40].

Непредубежденный человек после всех приведенных фактов (а они составляют лишь малую толику из существующих) вправе сделать вывод о том, что именно западные демократии, фактически продолжая мюнхенский курс, сорвали великое дело создания блока государств, способных остановить гитлеровскую агрессию и развязывание широкомасштабной войны. Но вопреки всему, российские исследователи вполне определенной ориентации всю ответственность за провал трехсторонних переговоров целиком и полностью возлагают на Сталина и на проводившийся им внешнеполитический курс.

Вот, например, мнение на этот счет В.И. Дашичева: «Сталин поставил Англию, Францию и другие страны Европы на одну доску с фашистской Германией, не делая разницы между террористической агрессивной диктатурой Гитлера и западными буржуазными демократиями, между агрессором и его возможными жертвами. Это был уже знаменательный разворот в его политике. Во-вторых, он поставил крест на принципах коллективной безопасности, дав понять, что его политике не по пути с политикой Англии и Франции. Тем самым он ставил Советский Союз в положение изоляции от международных сил, которые были способны совместно с ним оказать сопротивление фашизму»[41].

Примерно в той же плоскости умозрительных гипотез, за которыми стоят не факты, а благие, но совершенно нереализуемые в условиях того времени варианты действий Советской России, выдержаны и утверждения таких ярых антисталинистов, как Мерцаловы, на книгу которых я уже выше ссылался. Они, став в позу защитников исторической правды и упрекая других, кто расходится с ними в игнорировании многих фактов или в их одностороннем истолковании, заявляют: «Никем не доказано, что возможности переговоров СССР с Англией, Францией были исчерпаны, что без согласия польского правительства пропустить войска РККА через территорию Польши военная конвенция СССР с этими государствами была исключена. Иными словами: мог ли СССР заключить военную конвенцию, пренебрегая этим отказом. Именно это и предлагала западная сторона на московских переговорах. Полностью ли использовали советские представители возможность опираться на явное расхождение позиций Англии и Франции?»[42]

Если следовать логике этих историков, то нужно было продолжать бесплодные переговоры с Англией и Францией и соглашаться на их условия привлечения Советского Союза к отпору нависавшей агрессии. В конце концов, о гипотетических возможностях той или иной линии поведения в сложившихся условиях можно рассуждать сколько угодно. Однако эти авторы, как говорится, почему-то в упор не видят и не хотят видеть то, что было тогда реальностью, а не игрой воображения Сталина. Вся их аргументация не стоит серьезной критики, если вспомнить приведенную мною в начале раздела оценку позиции западных демократий, данную, пожалуй, самым авторитетным в этом вопросе экспертом – и государственным деятелем, и исследователем той эпохи У. Черчиллем.

Что же касается того, будто Сталин ставил на одну доску демократические государства Запада и фашистскую Германию, то это – явная подтасовка. Именно в докладе в марте 1939 года, а также многократно ранее он подчеркивал существование двух лагерей, двух международных реальностей – блока фашистских государств и неагрессивных демократических стран. Беда здесь не в близорукости Сталина – он не страдал такой опасной для политика болезнью, – а в том, что эти самые демократические страны своими уступками Гитлеру, а также своим стремлением направить острие его агрессивных устремлений на Восток, не говоря уже о почти зоологической ненависти к большевистскому режиму, – всем этим они фактически не оставили Сталину реального выбора. А он не мог допустить, чтобы страна оказалась между молотом и наковальней и, таким образом, подвергла себя смертельной опасности. В этих условиях Сталин был вынужден внести определенные коррективы во внешнеполитический курс страны.

Некоторые связывают внесение таких коррективов с отставкой М. Литвинова с поста наркома иностранных дел с возложением его обязанностей на В.М. Молотова. В исторической литературе с давних пор бытует мнение, что эта отставка знаменовала собой коренной поворот Сталина в сторону сближения с Германией. Мол, Литвинов являл собой образец последовательного сторонника создания системы коллективной безопасности и ярого англофила и противника Германии. Многими исследователями уже вполне убедительно развеян этот гуляющий до сих пор миф. Коснусь лишь некоторых его аспектов. Во-первых, отнюдь не Литвинов определял содержание и направления советской внешней политики, не говоря уже о всей внешнеполитической стратегии Москвы. Это относилось к исключительным прерогативам самого Сталина, и никого иного. В том числе и Молотова, занимавшего пост главы правительства. К тому же, смена фигур в советском руководстве при единовластии Сталина ни в коей мере не может быть каким-либо образом привязана к смене политического курса.