Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести) - Любовь Воронкова

Рук мало, лошадей мало, машин нет - ни жатки, ни веялки.

Но глаза страшат, а руки делают. Хоть и охал от дум по ночам Грунин отец, однако дела шли своим чередом. Побелела рожь - весь колхоз ушел на жниво. Что дороже хлеба в крестьянском хозяйстве!

А сено оставили на ребятишек. Уж не маленькие, грабли в руках держать умеют - уберут, насколько сил хватит!

И ребятишки убирали. Даже небольшие стожки сами складывали. Рано узнали они, как болят руки и плечи после тяжелых охапок, как от граблей больно вздуваются и лопаются пузыри на ладонях... И ссорились они на работе, и мирились, и пели, и радовались... А иногда и плакали от какой-нибудь беды. Напорет кто-нибудь ногу на вилы, или неустойчивый стог ветром опрокинет, или на пчелу наступит какой-нибудь человек - вот и беда!

А главное - крепко дружили. И ни ссоры, ни драки не вредили этой бесхитростной ребячьей дружбе.

Виктора проводили. Он уехал на девятый день - хотя отпустили его на четырнадцать. Мать плакала, не пускала его:

- Куда ты! Ведь начальники велели тебе отдохнуть - ну и отдохни!

- Я уж отдохнул, мама! - отвечал Виктор. - Отдохнул. Все! Не могу больше. Люди воюют, а я, здоровый бугай, буду дома сидеть?

Дед Мирон утешал тетку Анну:

- Чем скорей фашиста прикончат, тем скорее домой вернется!

- Вернется ли? - плакала тетка Анна.

- Вернусь, мама, вернусь! - отвечал Виктор. - И чего ты плачешь? Что ж, по-твоему, мне за горном в кузне схорониться да сидеть, пока мои товарищи немца бьют?

- Да я не говорю! Кто ж это говорит - схорониться!

Виктор много не разговаривал. Собрал свою котомку, обнял мать, простился с колхозниками и пошел. В этот день он был не такой румяный, как всегда, и улыбки не было на пухлых губах. Уходя, он в последний раз оглянулся на свою мать. Она, обливаясь неудержимыми слезами, неподвижно глядела ему вслед. Он понимал: мать не может не плакать, когда сын уходит из дому, может быть, навсегда.

Ребятишки провожали Виктора до самого шоссе, до того места, где когда-то весной, в грязь и холод, сгружали картошку с машины. Всем было грустно.

- Вы там поскорее с немцем-то! - говорил Женька. - Разбивайте его дотла!

- Разобьем, конечно, - отвечал Виктор. - Вы посмотрите, что делается, ребята! На Брянском фронте наши наступают. Слышали? Упорные наступательные бои! Отборные части немецкой армии разгромлены! Орел взят... Белгород взят... А вы говорите! Уж теперь погнали, так назад не пустим!

- Напиши нам письмо, - попросила Груня.

- Обязательно напиши! - твердо сказал Ромашка.

- Обязательно напишу, ребята! Ну, давайте прощаться. Машина!

По шоссе шла грузовая машина. Виктор поднял руку, машина остановилась. Он живо влез в кузов, помахал рукой:

- До будущего года!

И умчался.

Ребята стояли и глядели вслед до тех пор, пока не улеглась пыль на шоссе. А потом, примолкшие, пошли домой.

Раиса плакала. Груне тоже очень хотелось заплакать, в серых глазах ее так и бегали слезинки.

- Давайте, будто мы танкисты, - сказал тогда Женька, - и будто мы едем в танках на фронт! Р-р-р... Смирно!.. Внимание! Враг перед нами!

И все зашумели, будто танки. Палили по врагу из пушек, строчили из пулеметов. И не заметили, как снова смех и веселье вернулись к ним.

День за днем проходил август, красивый, богатый месяц. Кое-где на березах замелькала желтизна, будто солнечные брызги застряли в темной зелени. Уже подрывали понемногу молодую картошку на огородах, уже приносила мать к завтраку и к обеду пучки зеленого лука с грядки и выкладывала из фартука на стол только что собранные, еще мокрые от росы огурцы...

В полях, тихих и жарких, больше не пели жаворонки. Только ходил ветерок по яровым и озимым хлебам да солнце старательно пригревало и золотило колосья. Овес был еще зеленый, почти синий к корню, но кудрявые головки его уже посветлели и начали желтеть... А рожь стояла вся светлая, вся желтая и клонилась книзу и шуршала сухим жестким колосом...

На десятый день августа Груня сказала своей бригаде:

- Ребята! Сегодня сено - последочки. Уберем - и все! А завтра - в поле, снопы подтаскивать.

Сено пышным серо-зеленым лоскутом лежало на лужайке. Груня первая шла в ряду - подхватывала граблями легкие клоки и перебрасывала на другую сторону. За ней шла Стенька. За Стенькой - Раиса. А уж дальше начинался мальчишеский ряд. Ромашка шел последним и ворчал, что ему с граблями повернуться негде, что ему просто ходу не дают.

Зато, когда поворачивали обратно, первым оказывался Ромашка. И тут уже он, раскрасневшись, как клюква, из сил выбивался, чтобы обогнать ребят, и уходил от них вперед шагов на пять.

- Я вас попарю! - бурчал он. - Работать так работать!

Пока сохло поворошенное сено, ребята уселись и улеглись отдыхать в холодке, под большой старой березой, которая одиноко стояла на краю лужайки. Тянуло ветерком, чуть-чуть играли над головой мелкие березовые листья. Груня сидела, прислонившись к стволу, и глядела на светло-желтую дранковую крышу тетки Дарьиной избы, которая уже поднялась над палисадником.

Вот и строится Городище... Вот и не надо разбредаться в разные стороны. И новая изба с малиновыми наличниками не приснилась ей - нет, крепкий сруб из чистых округлых бревен венец за венцом растет на пепелище.

В ту же сторону глядел и Ромашка. Он тоже видел Городище, он видел даже стены своего нового дома. Но мысли его были о другом...

- Вот был бы я председатель, - вдруг сказал он, - я бы...

Все дружно рассмеялись:

- Ох, уж и председатель! Ну и председатель!

- А что ж? Я бы...

- Ты бы сразу весь колхоз и разогнал! - сказал Женька. - Тому стукушку, тому - колотушку!.. Живо управился бы!..

- Дураки! - беззлобно сказал Ромашка. И, закинув руки за голову, стал глядеть в небо.

Но, помолчав, продолжал:

- Я бы таких лошадей завел! Я бы таких лошадей! Они бы у меня из упряжки рвались. Эх, видел я жеребца в совхозе - Бронзовый зовут. Темный, карий такой, блестит, будто маслом смазанный!.. Голову поднял - не достанешь! А глаза так и сверкают, как молния. А как запрягли - эх, буря мглою небо кроет! Как подхватил с места, только сиди! Вот такого жеребца я завел бы, а рабочих лошадей полный двор наставил бы. Они бы у меня сытые были, крепкие. Никакого воза не боялись бы!

Женька живо приподнялся и сел на старую кротовую кочку.

- А я бы... я бы нет! Я бы сразу всякие машины завел. Я бы сейчас, как весна, на пашню трактора двинул бы, каждый по шесть лемехов, да две бороны сзади... В одну сторону прошел - шесть борозд, в другую - еще шесть борозд. Пошли, загудели - только лемеха посверкивают!

- Тракторам-то бензин нужен!

- А лошадям-то овес! Не все равно? У меня бы дня три-четыре - и все в поле зачернело бы. Сей! Ну уж, а сеять, конечно, тоже не с лукошком бы вышел. Сейчас бы у меня сеялки пошли, они бы у меня семена-то по полю по зернышку разложили бы... Ну, а уж осенью - пустил бы я комбайны по полю, как корабли по морю! Уж душа не дрожала бы, что рожь осыплется, - только мешки подставляй.

- Понимаешь ты! Лошадь - живое существо! Ведь она все соображает, всякую дорогу помнит... Ведь с ней разговаривать можно. Поглядит на тебя глазом - ну, только слова не вымолвит! А машины что? Железо да дерево!

- А ты много понимаешь! А машина разве не соображает? Побольше, чем твоя лошадь, соображает. А еще и побольше, чем человек, и нигде не ошибется. Вот попробуй-ка сделай, что машина сделает!

- Но ведь лошадь ласку чувствует!

- А машина не чувствует? Вот не смажь ее да не походи за ней - она и работать не будет. Эту, брат, тоже не обманешь. Нет, был бы я председатель - у меня все хозяйство на машинах ходило бы, даже воду из колодца у меня ведра сами доставали бы.

Груня сорвала цветок журавельника, который ютился у самого ствола березы.

- А если бы я была председатель, - сказала Груня, разглядывая желтые тычинки в голубом венчике, - я бы и машины завела и лошадей. Пускай бы все работали. Косилка косит, а лошадь ее тащит...

- Может и трактор тащить!

- Нет, не может трактор. - Груня отбросила голубой цветок. - Он своими шипастыми колесами все луга покорежит. И сено из лесу - на чем повезешь? На лошади. А хлеб сдавать на чем везти? Опять на лошади...

- У меня бы хлеб на грузовиках возили.

- На грузовиках-то хорошо, пока сухо. А как грязь - так все твои грузовики на дорогах станут. Нет, была бы я председатель - у меня бы полный сарай всяких машин был и полный двор лошадей.

- И коров, - добавила Стенька.

- Да, и коров. Чтобы молока, сметаны всем сколько хочешь! Полные бидоны, полные бочки!

Стенька оживилась:

- А коров-то не простых надо, надо ярославок, черных с белым - они молочные!

- И потом, - Груня провела рукой вдоль горизонта, - по всей деревне насажала бы всяких цветов, больших цветов, садовых. Чтобы как начиналась весна, так вся наша улица зацветала бы - и голубым, и белым, и красным, и розовым... И до самой осени цвели бы у нас в палисадниках алые цветы мальвы! Ах, было бы красиво у нас!