Аритмия чувств - Мария

Дорота. И ты продолжал работать?

Януш. Все продолжали, поскольку, чтобы оставаться в университете, мы были обязаны это делать. Но никто из нас не знал, что будет дальше. Нормальной работы не было. Ксерографы были опломбированы, библиотеки закрыты. Чтобы сделать копию какой-нибудь статьи, необходимо было написать заявление на имя декана. Компьютеры не работали из-за перебоев с электричеством, что было следствием бедности, а не военного положения. Складывалось впечатление, что мы находимся в тюрьме. Однако все надеялись, что это положение в стране временное, что противники правящего режима дадут о себе знать. Но так не случилось. Потом были праздники, сочельник, Рождество. Во время рождественской мессы мы пели гимн «Боже, что Польшу...». Потом ожидали перемен после каникул, когда в университет наконец вернулись студенты. Жизнь вошла в свое русло. Кого-то интернировали, кого-то освободили. Никто не протестовал. Я не включился ни в какую подпольную деятельность, хотя мои друзья в ней участвовали и печатали какие-то листовки. Я же решил, что это не имеет смысла. Для меня это было время тотальной апатии -прежде всего по причине личной жизненной трагедии. Ведь я целый год жил, подчинив все свое существование единственной цели. Строил свое будущее на фундаменте диссертации, которую должен был подготовить во время стажировки в Америке.

Дорота. И вот ты уже почти достиг желаемого...

Януш. И внезапно узнал, что ничего не получится. А потом возобновились контакты с Костюшковским фондом, потому что для них сложившаяся ситуация стала не меньшим разочарованием. И началось. Мне предложили изменить тему в надежде, что американцы передумают насчет моей стипендии. Итак, по договоренности с фондом я выбрал тему, связанную с алгоритмами сжатия данных. Лишь три года спустя, в 1983 году, санкции против Польши были частично отменены. Я нашел другой университет в Нью-Йорке и профессора Рутен-берга, который занимался той же темой и согласился принять меня у себя на кафедре. А в фонде уже были предназначенные для меня средства. После трех лет ожидания я поехал в Америку. В 1982 году я женился на своей студентке, с которой познакомился на одном из своих первых занятий в качестве преподавателя. Я уже почти перестал верить, что эта поездка состоится, — иначе не позволил бы себе рождения ребенка, который появился на свет в июне 1983 года, а в марте я получил извещение, что могу ехать, срок пребывания в Америке — один год, в течение которого я не мог приезжать в Польшу.

Дорота. Ты не видел своего ребенка целый год? Мимо тебя прошло появление зубов, первая сознательная улыбка?

Януш. Да. И таким образом, военное положение, объявленное Ярузельским, второй раз изменило мою жизнь. В течение трех лет я пытался вернуть то, что у меня было отнято. Я уже было потерял на это надежду и начал строить планы, связанные с Польшей, расчитывая в будущем попытаться получить стипендию Гумбольдта в Германии. В то время, чтобы достичь чего-то серьезного в информатике, нужно было уехать из Польши, из-за санкций. В Польше ты мог стать хорошим историком, но не программистом. Об этом даже думать было смешно, ведь польская информатика находилась тогда на очень низком уровне. Не из-за отсутствия мозгов. Главным образом из-за отсутствия доступа к технологиям. Среди знаменитых ученых были польские юристы, историки, филологи, но только не специалисты в области информатики. Все в то время искали доступ к оборудованию, потому что без него нет самой информатики, а этого оборудования в Польше не было. Для специалистов по информатике основным барьером являлись санкции, выдвинутые против Польши, но также отставание в уровне развития техники и факт принадлежности к соцлагерю. Когда в мире обычным делом уже стали 16-битные процессоры, мы все еще пользовались 8-битными, а в программировании применялся только язык Лого. В такой ситуации в 1983 году я получил известие о том, что могу ехать в Америку. Мне пришлось повторно сдать ТО ЕРЬ, так как результаты экзамена действительны лишь в течение какого-то времени. Я его сдал, а затем у меня состоялся тяжелый разговор с женой. Но на самом деле у меня не было выбора — это был огромный шанс для нас обоих. В университете как ассистент я зарабатывал гроши, а моя жена только закончила учебу, к тому же на свет появился ребенок. Однако нам еще повезло, потому что я добился квартиры. Отъезд был единственной возможностью иметь в будущем и кафель в доме, и диссертацию, и когда-нибудь автомобиль.

Сегодня это, возможно, звучит смешно, но тогда так действительно думали. Итак, мы решили, что я поеду. Одолжили у родственников сто двадцать пять тысяч злотых, чтобы заплатить за билет авиакомпании «БОТ» до Нью-Йорка. И я полетел — самолетом той же конструкции, что и разбившийся тремя годами ранее, с Анной Янтар1 на борту. Моя дочь Иоася (Ася) родилась в июне, ей было три месяца, когда я уезжал. Когда я возвратился, она меня не узнала. В Америке от набора номера 00-48-56 я нажил нервный тик, я упрямо продолжал набирать его, веря, что рано или поздно удастся соединиться с родными. Но телефоны в Польше не работали, и следовательно, единственное, что оставалось, — отправлять письма и посылки через знакомых, чтобы на почте ничего не украли, не испортили, не проверили. С мизерной стипендии я покупал детские ботиночки и ужасно тосковал по жене и дочке. А я не должен был тосковать, так как не имел на это времени. Мне был дан год, который был как пять минут, и за это время я должен был добиться очень многого. Я хотел заработать на автомобиль, на кафель, ковер, обои в «Певексе»2 и в то же время подготовить диссертацию. Дополнительно я подрабатывал — разносил рекламные листовки, копал ямы на стройках, учил американских студентов. Так что мне приходилось тщательно мыть руки после работы на стройке, чтобы не было видно грязи под ногтями. А во второй половине дня, вечерами, я писал свою диссертацию. Я похудел на тринадцать килограммов. Жил я у стюардессы из авиакомпании «Пан Американ». Фонд нашел мне квартиру, но я не хотел жить с поляками. Не потому, что был индивидуалистом, а лишь из-за намерения подучить язык, я знал, что если буду жить с поляками, то говорить буду только по-польски. Работал я и у своей хозяйки, так как мы заключили с ней договор, что чем больше я буду работать у нее по дому, тем меньше буду платить за квартиру.

Через два месяца уже она должна была мне доплачивать, потому что я делал все — ухаживал за садом, покупал продукты, убирал весь дом, даже как репетитор давал уроки испанского ее одиннадцатилетнему сыну (смеется). Там я познакомился с Джимом, наркоманом, прототипом одного из персонажей «Одиночества в Сети». На работу я ходил пешком, так как жил в Кью-Гарденс (район Квинс), а Квинс-Колледж расположен во Флашинге, там, где находятся знаменитые теннисные корты. Это примерно в семи километрах от дома, таким образом я экономил два доллара в день, что было для меня значительной суммой. Я пообещал себе, что если все получится, то эту ежедневную дорогу когда-нибудь проеду на такси. Много позже, когда я приехал с докладом на конференцию в Нью-Йорк, я отправился к дому своей хозяйки-стюардессы и оттуда поехал на такси до Квинс-Колледжа. Но вовсе не испытал тех эмоций, на которые рассчитывал.