Америка о’кей - Джузеппе Д’Агата

Вот полковник Эней.

Ей-ей, и моя жена Елизавета тоже тут!

Э-ге-ге.

У, у всех в руках бокалы! Снаружи, за стенами зала, по-прежнему звучит музыка (музыканты знают свое место).

Папа с Иоанном располагаются на троне.

Воркуя.

Кардинал Бейкерсфилдский Марк, госсекретарь, первым бросается навстречу Анне, берет ее руку в свои.

— Так сказать, прекрасная, бесподобная Анна!

— Ура, — отвечает Анна обычным своим тоном. Индифферентно.

Матфей, кардиналище Далласский, на которого возложена защита культа, приветственно машет Анне шляпой. Белой.

— О’кей, а мы как раз спрашивали себя, где же очаровательная Анна, несравненная супруга Георга, аббата Гаррисбергского, главнокомандующего нашей непобедимой армии.

Великий инквизитор, кардинал (с бородкой) Ричмондский Лука, устремляет на меня ледяной взгляд.

— Если мне не изменяет зрение, и аббат Йоркский тут.

Все обращают внимание на омерзительного паука. Ах! Все, кроме моего братца, который, как пристало бравому вояке, знай себе сосет из фляги пепси-пойло. Он считает, что, если военный не на боевом посту, его долг в том, чтоб напиться. Есть у Георга и другие предрассудки, но (о!) не будем забегать вперед.

— Ммм, — изрекает Эдуард.

Мы с нетерпением ждем перевода.

— От-лич-но, — вяло скандирует Иоанн. — Эдуард говорит, что в порядке исключения Ричарду разрешается остаться.

Я поднимаю голову настолько, что могу видеть папские туфли. И-и-и, изрядно ношенные!

— Ты не представляешь, отец, как я рад твоему разрешению!

О, он и не думает меня слушать, куда там!

Георг подходит к жене.

— Разрази меня гром, кто эта прекрасная особа?

Генерал Ахилл толкает его локтем в бок.

— Да ведь это Анна, твоя жена. Твоя жена.

Ай-ай-ай!

— Ты прав, Ахилл, разрази меня гром, это моя жена. Как живешь, жена? За покупками каждый день ездила?

— Ну.

— Большие покупки?

За нее отвечаю я. Сладким (елейным) голосом.

— Как подобает семье главнокомандующего. Вождя победоносной армии.

Георг смотрит на меня долгим вопросительным взглядом.

Наконец, когда кто-то уже решается прийти ему на помощь, он меня, у, узнает.

— Разрази меня гром! Ты еще не подох, братец?

— Пока нет. — (Э-хе-хе!) — Я обнаружил, что чудеса природы вроде меня нередко очень живучи, ибо являются воплощением существенных биологических мутаций.

Следующий камешек в мой огород бросает Лука:

— Будем надеяться, что ты не представляешь собой новой генетической модели.

— То же самое подумали обезьяны, когда впервые увидели человека. — Я снова переключаюсь на Георга: — Дорогой брат, насколько я знаю, в Европе все прошло хорошо.

— Можешь не сомневаться, мой дорогой калека. — Он поворачивается и кричит во все горло стоящим рядом: — Полковник Эней! Генерал Ахилл! Где вы? Уснули, что ли? Разрази меня гром, я хочу чокнуться с вами.

Стоп. У меня в черепной коробке, под крышкой, шевелится подозрение — ну да, догадка. Генерал Ахилл!

Ахилл начинается с «А».

Он-то и может (должен) быть автором записки.

Ишь ты!

Я смотрю на жену.

Елизавета ничего не видит, кроме мусорного изобилия в тронном зале. Я знаю, что ее мозг бешено (лихорадочно) работает в эту минуту. У! Прикидывает и подсчитывает стоимость выброшенных вещей, лежащих сверху.

Георг начинает рассказывать (громогласно, о!):

— Йес, все прошло как по маслу. Разрази меня гром, этих лопухов европейцев прямо-таки оторопь взяла. Они даже не сообразили, с какой стороны нападение.

Когда-то эти самые европейцы являлись нашими союзниками. Подзащитными. Вассалами.

— Из-за Европы у нас вечно были одни неприятности, — задумчиво роняет кардинал Марк. — Так сказать, непонятно почему.

— Были и есть, дорогой госсекретарь, — уточняю я.

То-то и оно.

Кардинал смотрит на меня вопросительно. Хочет услышать, что я имею в виду.

Жестом показываю, что, мол, потом объясню, и обращаю его внимание на Эдуарда, мычащего в ухо Иоанну:

— Браво, браво. Ммм.

— Отлично. Папа желает знать, хорошо ли зарекомендовало себя новое атомное оружие.

— А то нет, разрази меня гром! — Словно слепой, Георг ощупывает комбинезоны своих соратников. — Ахилл! Эней! Где вы там? Это наш общий праздник!

Кардинал Матфей с сигарой во рту энергично (ох ты!) потирает ручищи.

— О’кей, я знал, что бомба P феноменальная штука. Пожалуй, не помешает как-нибудь взорвать несколько бомбочек — во славу божию — и у нас, дома.

А! Э!

— Это мысль, — соглашается Лука.

Георг, тряхнув головой, с закрытыми глазами воскрешает в памяти приятные эпизоды европейской кампании.

— Йес, разрази меня гром, бомба P шикарная игрушка. В несколько секунд все вещи будто ветром сдуло, и, кого ни возьми из этих дерьмовых европейцев, всяк остался гол как осиновый кол.

Живот генерала Ахилла с трудом удерживается ремнем комбинезона.

Он рассказывает (докладывает). Ахилл.

— Подготовительный ракетный обстрел продолжался не более восемнадцати часов.

У Марка глаза на лоб лезут под малюсенькими стеклами очков.

— Так сказать, всего восемнадцать часов?

Георг усмехается. Самодовольно.

— Йес. У европейцев для перехвата было несколько штук старых ракет. Допотопных. Разрази меня гром, мы на них трусов и тех не оставили. Радиация все разъела, даже ключи от квартир.

Марк захлебывается от восторга.

— И ни одного убитого?

Отвечает полковник Эней (его очередь):

— Ни одного раненого, раз такое дело. План операции был выполнен до последней детали.

— В результате чего вы доставили сюда миллион рабов, — спешу (ух!) вставить я.

Лука поправляет меня:

— Тружеников, аббат Йоркский. Тружеников. Мы решили открыть границы нашей традиционно гостеприимной Страны для одного миллиона тружеников из Европы — бедных безработных.

Миллиона. Ага. Эге.

Эге. Э, люди!

Э. Э-ге-ге.

Матфей принимается жевать новую сигару.

— О’кей, наша экономика не имеет себе равных. Она постоянно нуждается в рабочих руках, обеспечивает прекрасные заработки и растущие масштабы потребления. Никакой инфляции, при том что размеры накоплений и объем капиталовложений находятся в постоянном равновесии. Мы гордимся своей великой Страной, процветающей под мудрым водительством церкви отказа.

Мы все осеняем себя ритуальным тройным знамением.

Торжественно (о!).

В подобных случаях я прихожу в состояние (у!) умиления, и на глазах (ах!) у меня выступают слезы.

— Верно, верно. Ммм.

Иоанн растерянно качает головой.

Что бывает с ним крайне редко.

— Извини, Эдуард, я тебя не понял.

— Ммм. Ммм. Мм.

— Отлично. Европа, оставшаяся без ничего, нуждается во всем. В сырье, станках и особенно в товарах широкого потребления.

— Разрази меня гром! — гаркает Георг. — Мы им все и продадим, да?

Как по команде, вступает трио кардиналов.

Марк. Так сказать, экспорт готового платья.

Матфей. Продовольственных товаров, о’кей.

Лука. И книг. Наша культура благодатно наводнит Европу.

У, ух ты! Их эйфорию можно понять.

Марк настроен агрессивно.

— Нам и раньше-то нечему было у них поучиться — так сказать, у этих старых раздолбаев.

Лука презрительно сплевывает (несколько капель слюны остаются серебряными блестками у него на бородке).

— Неокапитализм! Барахло! Допотопная ересь!

Все очень (страшно) довольны. Смеются. Ихихи!

Ахаха! А почему бы и мне не посмеяться? Но я смеюсь в предвкушении того, что скоро произойдет.

Георг дождался своего часа и хочет насладиться славой до конца: о, он ведь никогда не знал такой популярности, как в эти минуты. Ууу! Успех — ооо! — опьяняет его.

— Нет, вы послушайте, разрази меня гром! Эту дурацкую грамоту, все эти буквы-букашки, разве не европейцы придумали? Так вот, лично я себе не враг, и у меня никогда не было желания обучиться писать. И у моих людей тоже, черт подери! Золото, а не люди! Эней, Ахилл, куда ж вы запропастились?

— По правде говоря, — замечаю я, — кажется, генерал Ахилл немного умеет писать.

Ахиллу хоть бы хны — можно только удивляться его невозмутимости.

Ишь ты!

Я ехидно (саркастически) взираю на мою дражайшую половину.

— А ты, Бетти, что на это скажешь?

— Ничего, будь уверен. Интересно, где Маргарита?

Ага! Я делаю наивное лицо.

— Мама? Действительно. Ее нет.

— Йес, разрази меня гром! — кричит Георг. — Где наша мать?

О, от моего внимания не ускользает понимающий взгляд (молниеносный), который бросает на меня Эдуард.

Неужели до старика (ах ты!) дошло (ох ты!), что Маргариту (ух ты!) убрал не кто иной, как я?

Выходит, теперь он знает, что не такой уж я тихоня?