"Фантастика 2023-181". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Ахманов Михаил Сергеевич

Поистине, Унгир-Брен дал ему не меньше, чем Грхаб; один закалил его тело, другой — возвысил дух, пробудив интерес к устройству мира, к деяниям прошлого, к пришествию богов и всему тому, что они принесли людям. Сам Унгир-Брен являлся не просто верховным жрецом, прошедшим все три положенные ступени — Странствующих, Принявших Обет и Познавших Тайну; он был аххалем, мудрецом, повидавшим в молодости многие земли Эйпонны и ведавшим столь многое, что Дженнак не мог представить пределов его знаний. Они казались молодому наследнику неисчерпаемыми, как Бескрайние Воды; а то, что знал он сам, было всего лишь небольшой бухтой на океанском побережье. Унгир-Брен научил его понимать речи сигнальных барабанов и знаки алфавита Юкаты, принятого во всех цивилизованных державах; он занимался с ним языками — древним майясским и похожим на него наречием Коатля, певучим арсоланским и резким щелкающим кейтабом; он посвятил его в тайны киншу и ремесленных искусств; он рассказывал о растениях и животных, о звездном небе, что простиралось над Осью Мира; он говорил о том, как измеряют время и расстояние, и о том, как положено обращаться к людям, малым и великим. Но поведанное было лишь каплей его знаний — крохотной каплей, которую Дженнак испил и впитал, не рискуя расспрашивать учителя о высших тайнах — тех, что связывали людей с богами.

Но теперь, когда наступила пора зрелости, боги сами проложили тропу к его разуму и сердцу, и он хотел выяснить, что ожидает его на сем пути. Познание неведомого и необычайного? Власть? Величие? Или безумие?

Наконец Унгир-Брен повернулся к нему:

— Ты остался, Джен? И похоже, тебе есть что сказать? Или хочешь просто выпить чашу-другую со старым ахха-лем? — Эти слова прозвучали для Дженнака скорей утверждением, чем вопросом. Вдобавок Унгир-Брен назвал его не наследником, а Дженом, что намекало на конфиденциальность предстоящей беседы.

— Сны, отец мой, странные сны… — пробормотал Дженнак. — Они снова мучают меня…

Старый жрец встрепенулся, поднял руку.

— Погоди! Сейчас ты все мне расскажешь, но сухая глотка неважный помощник в таких делах. Мы столько толковали и спорили сегодня, что все эти разговоры застряли у меня в горле, будто комок шерсти, вывалянный в птичьих перьях… — Он дважды хлопнул в ладоши, вызывая служителя, и подмигнул Дженнаку: — Розовое или красное?

— Розовое, — Дженнак невольно усмехнулся. — Однако помнится мне, что ты, почтенный родич, сегодня больше молчал да слушал, чем говорил. Да и я тоже.

— Хмм? Действительно… Но видишь ли, Джен, мы слушаем чужие слова и повторяем их про себя, словно попугаи. Одни речи — как мед, другие подобны хмельному напитку, а третьи растекаются желчью и опаляют внутренности… Их непременно нужно запить.

— Ты говоришь о Фарассе?

— Не только о нем. Этот Коррит, кентиога… — Аххаль внезапно оживился: — Знаешь, когда Одисс пришел из Юкаты к нашим предкам, призвав Пять Племен к единению, то хашинда, ротодайны, сесинаба и шилукчу не упорствовали, сразу согласившись вступить в союз, кентиога же поначалу отказались. Тогда хитроумный Одисс сделал наконечники для копий и стрел из прочного железа, посулив, что научит упрямцев этому искусству, но старейшины кентиога гордо ответили: наши дротики, мол, и с каменными остриями летят далеко. Одисс построил насыпь, выровнял на ней площадку и воздвиг просторный дворец с высокими сводами, но глупые кентиога поморщились: дескать, в хижинах из ветвей и шкур дышится куда легче. Одисс спустил на воду корабль с веслами и парусами, на котором можно выйти в море и наловить рыбы, но упрямым кентиога вкус рыбы был противен. Одисс сотворил из песка и глины прекрасный сосуд, похожий на цветок лотоса, но дикари кентиога лишь посмеялись над хрупкостью этой чаши; они привыкли хлебать просяное пиво из раковин. Так, раз за разом, они отвергали все дары Хитроумного, пока тот не выдавил сок из сладких гроздьев и не дождался, когда сок слегка забродит, превратившись в сладкое вино. Затем Одисс наполнил вином большой мех — поистине огромный, величиной с целую повозку! — отправился в Удел кентиога и поил их вождей и старейшин шесть дней и шесть ночей; а после этого упрямые и дикие строптивцы, признав его истинным богом, решили воссоединиться с четырьмя остальными народами Серанны. Но с Корритом даже самому Хитроумному пришлось бы попотеть! Представь себе, родич, — тут на лице Унгир-Брена отразилось искреннее отвращение, — этот глупец даже не пьет вина! Дженнак в задумчивости размышлял над услышанным.

— Что-то я не припоминаю такой притчи в Книге Повседневного, — наконец заметил он. — Нет ее и в Книгах Мер, Тайн и Минувшего, отец мой.

— Разумеется, — Унгир-Брен усмехнулся и потер нос, прямой и немного длинноватый, как у всех потомков хитроумного Одисса. — Разумеется, в Чилам Баль нет ни слова об этой истории, ибо кентиога упросили божественного не записывать ее и не рассказывать людям других племен.

— Но откуда же ты ее знаешь?

— Служанка моей матери была кентиога, Джен. От нее я и наслушался таких сказок… — Унгир-Брен вдруг всплеснул руками в наигранном отчаянии: — Вино! Мы заболтались и забыли про вино!

Объемистый кувшин с напитком божественного Одисса находился в руках молодого жреца в сером полотняном облачении, какое обычно носят Принявшие Обет. Он подкрался бесшумно, словно лесная кошка, и теперь почтительно замер рядом с Унгир-Бреном, ожидая, когда тот обратит на него свое благосклонное внимание.

— Чоч-Сидри, из моих учеников, — кивнул аххаль и повернулся к служителю. — Чаши не забыл, Сидри? Ну, тогда наливай! И предложи освежиться грозному воину, что дремлет там, у стены, — старик махнул рукой в сторону Грхаба.

Ароматный напиток Серанны хлынул в прозрачные сосуды, окрасив их в цвета утренней зари.

— Догадливые у тебя ученики, аххаль, — произнес Дженнак, разглядывая Принявшего Обет. — Ты всего лишь хлопнул в ладоши, и он принес то, что нужно, — розовое.

— Да, но ведь я хлопнул дважды! — Унгир-Брен усмехнулся. — И я знаком с твоими вкусами!

— А если бы ты ударил в ладоши один раз?

— Тогда было бы красное. У Сидри, знаешь ли, отличный слух… и он прекрасно разбирается в винах и во многом другом — не хуже, чем в Священных Книгах.

Дженнак снова посмотрел на парня в сером, невольно отметив его сходство с главой одиссарских жрецов. Чоч-Сидри был таким же невысоким и смугловатым, с прямым носом и чуть впалыми висками; губы его казались слишком пухлыми для чистокровного жителя Серанны, а волосы, темные и коротко обрезанные, слегка вились, будто нежная шерсть ламы. Не потомок ли он Унгир-Брена? — Промелькнуло у Дженнака в голове. Может быть, из последних его сыновей? Нет, вряд ли, — он едва заметно покачал головой. Самый верный признак — глаза; а они были у Сидри темно-карими, без всяких изумрудных проблесков, божественного наследия Шестерых. Пожалуй, решил Дженнак, и кожа у него заметно смуглее, и нос все-таки с едва заметной горбинкой, и скулы чуть пошире… Вероятно, он был из ротодайна — среди них встречались люди с пухлыми губами.

Старый аххаль мелкими глотками смаковал напиток.

— Налей вина воину, Сидри, оставь кувшин и иди, — распорядился он, покончив с первой чашей. — И скажи там, — Унгир-Брен махнул рукой в сторону храма, откуда неслись звуки Вечернего Песнопения, — чтобы нас не беспокоили. Мне надо поговорить с наследником.

Чоч-Сидри поклонился, поставил чашу у ног задремавшего Грхаба и исчез, словно тень.

— Значит, ты опять видел странные сны… — Унгир-Брен покачал головой; взгляд его рассеянно скользнул по лицу Дженнака, по опустевшему двору и замер, остановившись на фасаде храма. Трехэтажное строение, уходившее глубоко в скалы, слагали массивные блоки серого гранита, а посреди них зиял проем, обрамленный колоннами; слева и справа от него высились шесть фигур в человеческий рост: светлый Арсолан, увенчанный солнечным диском, грозный Коатль с секирой на плече, Тайонел, простерший вверх могучие руки, Одисс, из-за пояса которого торчал свиток с письменами, Сеннам, восседавший на огромной черепахе, и Мейтасса, бог Судьбы и Всемогущего Времени. Глаза Провидца Грядущего были закрыты, на губах блуждала неопределенная улыбка. О чем грезил он в своем каменном забытьи? Что снилось ему под плеск волн и тихий шелест налетевшего с моря ветра?