Коллекция - Мария Барышева

— И это говорит мужчина! — Кира презрительно фыркнула, раздвинула занавесь и толкнула дверь, отворившуюся в маленькую спаленку. Темные шторы на окне были плотно задернуты, и она включила свет, и первым, что ей бросилось в глаза, были два канделябра, стоявшие на невысоком шкафчике. Эти были красивыми и казались более дорогими, чем виденный на кухне. В гнездах сидели наполовину оплывшие свечи.

— Смотри, Стас, опять свечи.

— Угу, — рассеянно отозвался тот, разглядывая комнатку. Односпальная кровать возле стены, закрытой пыльным, выцветшим ковром, тумбочка, бра в виде цветка лилии, платяной шкаф, сложенная гладильная доска, трюмо, закрытое простыней, два стула, через спинку одного из которых был переброшен халат, резко выделяющийся на фоне прочей обстановки — старой и потрепанной. Халат бледно-розового шелка, казался новым, надеванным всего лишь несколько раз, и очень дорогим. Кира, не выдержав, взяла его и погладила тонкую матово блестящую ткань ладонью. Шелк мягкими складками струился со сгиба ее руки — красивый, прохладный, и от него тонко пахло сандаловым ароматом. Полно те, да может ли подобная вещь принадлежать пенсионерке?! Может, кто-то его здесь забыл?

Да, да, забыли — молоденькая бабулина состоятельная подружка, с которой они вместе устраивали оргии в прыгающем свете десятков свечей! Может, хватит генерировать глупости, Кира Константиновна?! У тебя хватает забот поважнее шелковых халатов злобных старушек, составляющих нелепые завещания!

Кира сердито бросила халат обратно на стул, но тот соскользнул и, словно живой, свернулся на полу. Она наклонилась и подняла его, чувствуя странное раздражение, словно хулиганка, которую директор заставил извиниться перед ненавистным учителем. Стас уже хлопал дверцами и ящиками шкафа, не обращая на нее внимания, и она подошла к нему.

— Чего нашел?

— Да ничего — всего лишь куча тряпья, — ответил он с таким явным разочарованием, что Кира удивленно на него посмотрела.

— А что ты ожидал?

— Золото-брильянты, чего ж еще?! — на его лицо вернулась знакомая усмешка. — Но их здесь нет. Странно, правда?

— Да, да, — пробормотала Кира, разглядывая висящую в шкафу бабушкину одежду — старенькую, потрепанную, насквозь несовременную, тяжелые глухие шерстяные платья и костюмы, побитые молью, ситцевые сарафаны, грубые вязаные кофты. И тут же, в уголке два платья и костюм — современные и, хоть уже и изрядно ношеные, но явно очень хорошего качества. Она выдвинула один из ящиков — бельевые гарнитуры — тонкие, воздушные, изящные, некоторые совсем новые — ничего похожего на рейтузы, жуткие хлопчатобумажные лифчики или старые растянутые дешевые трусы, которые представлялись неотъемлемой частью гардероба Веры Леонидовны. И, уж во всяком случае, соответствовавшие прочему гардеробу. Кроме вещей, висящих в уголке.

Она выдвинула другой ящик, забитый постельным бельем. Никаких штопаных-перештопаных наволочек и простынь, никаких пододеяльников с прорванными уголками — все новое и хорошее. Ниже — полотенца ярких, свежих цветов, мягкие и приятные на ощупь. На пенсию такого не купишь.

Внезапно Кира осознала, что ей совершенно неизвестно, кто была Вера Леонидовна по профессии и чем вообще занималась. Она спросила у Стаса, но брат этого не знал тоже. В детстве они виделись с бабушкой очень редко, эти встречи давно стерлись из памяти Киры, но единственное, что она очень хорошо помнила до сих пор, это удивительные действия, которые производили руки Веры Леонидовны с ножницами и бумагой — без всяких набросков она могла искусно вырезать из бумаги человеческий профиль — Кирин, мамин — чей угодно. Ей достаточно было просто бросить на лицо несколько цепких взглядов, ножницы в ее пальцах ловко вспарывали тонкую бумагу, и фигурный портрет был готов во всех подробностях — губы, нос, челка, прядка на затылке. Маленькой Кире тогда это казалось чудом, хотя чудо плохо ассоциировалось с поджатыми губами бабушки и ее холодным голосом. Но все портретики, нарисованные лезвиями ножниц, давным-давно сгинули неведомо куда, и Кира не вспоминала о них уже очень давно.

К ее удивлению на верху платяного шкафа обнаружились четыре больших цветочных горшка, наполненных землей. Значит, бабушка все-таки держала комнатные цветы. Или собиралась посадить. Ну, тем удобней, она сделает это за нее.

— Хороший утюг, — недоуменно сказал Стас, присаживаясь на стул возле трюмо, на тумбочке которого стоял фирменный утюжок, на фоне общей разваленности, как и халат, выглядевший довольно нелепо. Кира взглянула на кровать, застеленную стареньким покрывалом, на люстру, растерявшую добрую часть своих подвесок, на неизменные паутинные пологи и растрескавшийся потолок, потом открыла ящик тумбочки трюмо. Тот был абсолютно пуст. А на самой тумбочке, кроме утюга и расчески, не было ничего, что обычно лежит на таких тумбочках — ни косметики, ни бижутерии. Возможно, бабушка держала их где-то в другом месте. А может, тетя Аня постаралась. Если у Веры Леонидовны было такое хорошее и дорогое белье, то отчего не допустить, что косметика тоже была дорогой? Вот тетя Аня ее и пригрела. Халатик и белье оставила — не тот размер… или просто не успела забрать. Или решила, что это уж чересчур.

И все-таки, странно.

Выходя из комнаты, Кира обернулась и напоследок еще раз оглядела ее. Внезапно обстановка комнаты вызвала у нее еще один приступ недоумения — своей бестолковостью. Мебель была составлена кучей, втиснута в углы, а одна из длинных стен была совершенно голой, хотя туда можно было поставить и стулья, и шкаф, и трюмо. Словно в комнате сделали перестановку, собираясь поставить к этой стене что-то еще. Или что-то повесить на ней. Может, бабушка собиралась прикупить новый ковер, да не успела? Или купила, и он лежит где-то в квартире…

Или у тети Ани.

Стас уже давно исчез где-то в недрах квартиры, а она все стояла, думала, хмуря тонкие брови. Из размышлений ее вырвал густой всплеск фортепианных звуков, раздавшихся где-то в одной из комнат. Крутанувшись на одной ноге, Кира выскочила из спальни, пробежала по коридору и влетела в распахнутую дверь комнаты, оказавшейся проходной. Здесь, очевидно, было что-то вроде столовой — длинный стол, рядок стульев, большой шкаф в одном углу, в другом — горка, в третьем — этажерка. На этом обстановка заканчивалась, но Кира сейчас и не особо всматривалась в подробности — проскочила комнату, хлопая задниками великоватых тапочек, и оказалась в следующей, где Стас, умостившись на стареньком вращающемся стулике, с видом вдохновленного садиста терзал клавиши старинного «Беккера», извлекая из его недр некую смесь «Собачьего вальса» и дребезга бьющейся посуды, которую с размаху швыряет об пол чья-то свирепая рука. Фортепиано казалось очень старым, чуть ли не начала прошлого века, с подсвечниками по обе стороны пюпитра, и выглядело изрядно потрепанным — некогда гладкая черная поверхность была исцарапана и покрыта вмятинами — видать, инструмент немало повидал за свою жизнь. Но звук, несмотря на жуткость исполнения, шел хороший, чистый — в этом отношении за фортепиано явно следили и настраивали совсем недавно.