Когда пробуждаются вулканы - Михаил Белов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не жениться ли уж ты вздумал на старости лет, Кузьма Федорович? — спросил он.
Ошлыков сумрачно посмотрел на него и промолчал.
Укладывая товары на длинные узкие нарты, Ошлыков увидел бредущего по берегу человека. «Что он там ищет?» — подумал Старовер, отрываясь от работы. «Да никак это старый Кун?» — не без удивления пробормотал он себе под нос. Ошлыков покрошил оленям буханку хлеба и, решив перед дорогой немного подкрепиться, направился в чайную. Кун вошел туда через полчаса. Ошлыков пригласил его к столу. За десять лет жизни в этих местах Старовер привык общаться с местным населением и многих уважал, как удачливых промысловиков. С Куном у них была старая дружба. Сдружились они давно, на берегу Охотского моря, после того как Ошлыков спас старого охотника от разъяренного медведя.
Кун считал себя опозоренным на все побережье. Он, лучший охотник, не мог справиться с медведем! Тут каждый смеяться будет. Эти мысли не давали покоя Куну. Правда, и случай был исключительный. Медведь напал внезапно, и Куну пришлось бы плохо, если бы не подоспел на помощь Ошлыков. Он всадил нож в зверя в тот самый момент, когда медведь подмял охотника под себя. Об этом случае Ошлыков никому не рассказывал, и за это уважал его старый охотник.
— Как охота, Кун? — спросил Ошлыков для начала разговора.
— Удача никогда не приходит одна, за ней тянутся другие удачи, — степенно ответил старый охотник, и, в свою очередь, спросил: — А твоя хорошо белкует, Кузя?
Приятели встречались редко и всегда случайно, вот как сейчас. Но ни тот, ни другой не приглашал друг друга в гости. Так уж повелось у них с первых дней знакомства. При встречах — чаще всего это случалось на заготпункте или где-нибудь на привале у костра — они молча выпивали по нескольку кружек чаю, чтобы потом разойтись в разные стороны. Разговаривали преимущественно о погоде, об охоте, вспоминали забавные случаи, которые с ними происходили в жизни.
Ошлыков заранее знал, как пойдет у них разговор, поэтому не спешил. Он заказал спирту, разлил его в два стаканчика и, чокнувшись, выпил. Его собеседник выпил спирт мелкими глотками и начал закусывать. Потом выпили еще по одной. Ошлыков рассказал, как он два дня выслеживал соболя и не поймал его.
— Видать, и тебе не повезло, друг Кун, — заметил Ошлыков, сверля старого охотника своими черными глазами.
— Искал, не нашел, — лаконично ответил Кун.
— Видел… А какого зверя ты выслеживал, друг Кун?
Кун не хотел рассказывать, потому что тайна принадлежала не ему. А чужие тайны зверобой хранил, как спички на охоте. Он помнил предупреждение человека из района — молчать. Но совесть не позволила ему солгать другу. Поэтому он замялся, не зная, что сказать.
— Выходит, тайна? А я-то думал: Кун мне друг.
— Ай-яй, Кузя! — покачал головой старый охотник.
— Не хочешь — не надо. Нынче, видать, ты совсем ослабел, не можешь ходить в тайгу белковать, а зверя ищешь возле речки.
— Обижай не надо, Кузя, не надо обижай.
Кун не успел договорить. В чайную вошли Лагутин и молодой человек высокого роста.
— Прошу знакомиться: наши лучшие промысловики, — представил охотников Лагутин.
— Очень хорошо! — произнес молодой человек, протягивая Ошлыкову руку. — Ветлужанин, будем знакомы.
Потом он поздоровался с Куном, назвал свою фамилию и так же, как Ошлыкову, сказал: «Будем знакомы!» Старый Кун сразу же узнал в прибывшем человека из района, навестившего его в Комкуре. Узнал Куна и Ветлужанин, но виду не подал. Он с любопытством разглядывал Ошлыкова, о котором уже успел наслышаться.
«Вот он какой — живой старообрядец, — подумал Ветлужанин. — Рожа ой-ой! Не хотел бы я с ним встретиться на большой дороге».
Ошлыков расплатился с буфетчиком и стал собираться в дорогу.
— Ну, бывай здоров, Кун. Бог даст, еще встретимся!
— Ай, Кузя, ай, Кузя! — говорил старый охотник, не то радуясь, не то печалясь отъезду друга.
Когда Ошлыков вышел, Ветлужанин спросил Лагутина:
— Вы знаете, где он живет?
Евгений Корнеевич отрицательно покачал головой.
— А вы, Кун, — обратился Ветлужанин к охотнику, — вы бывали на заимке Ошлыкова?
— Не бывай…
— И не знаете, где его заимка?
— Моя туда не ходи, злой духа там сиди. Зверя стреляй нет, Кун не ходи.
— Ну, кто-нибудь вообще бывал у Ошлыкова? — помешивая чай, спросил Ветлужанин.
— Едва ли! — усомнился Лагутин. — Известно, старовер, все подальше от людей.
— На какие же доходы он живет?
— Белкует.
— Много народа сегодня будет? — меняя тему разговора, спросил Ветлужанин.
— Человек тридцать соберется.
— Это более чем достаточно, товарищ Лагутин. Как бы о предстоящей лекции объявление вывесить? У меня и афиша с собой.
— Все будет в порядке, товарищ Ветлужанин. Культурным силам мы всегда рады.
Лагутин позвал буфетчика и, вручая ему афишу, свернутую в трубку, приказал:
— Прибейте на дверях магазина.
Кун был обижен на человека из района, не признавшего его, старого знакомого. Вечером после лекции он сразу же ушел в общежитие охотников и лег спать. Но сон не шел. Кун долго ворочался с боку на бок и только под утро немного задремал. На рассвете, когда в темном небе еще сверкали тысячи звезд, он закрыл за собой двери общежития и покинул заготпункт.
…Якут и Щеголь второй месяц жили в землянке. Все необходимое им доставлял Старовер. Последний раз он приезжал почти три недели назад. За это время у обитателей землянки иссякли все продукты, и второй день они не имели во рту ни крошки хлеба. Впрочем, Якут-то был похитрее Щеголя: для себя он кое-что припас на черный день.
— Не жизнь, а жестянка, — зло проговорил Щеголь.
Он лежал на топчане, задрав ноги. Его сейчас скорее можно было назвать неряхой, чем щеголем: обросший, грязный, с горящими, как у голодного волка, глазами.
После того как, наставив дуло пистолета, он заставил Старовера и Якута поровну поделить деньги, его признали равноправным членом компании. Долгими зимними вечерами Якут рассказывал о князецком роде Старковых, о том, что все земли, которые простирались на сотни километров вокруг, должен был унаследовать он, Мичин Старков.
— Когда придут американцы, — возбужденно шептал он, — я все-все отберу. Оймякон будет мой. Комкур тоже мой, олени мои — все мое… Я буду самый богатый! А ты будешь у меня самым главным пастухом. И золото я найду. Скажут мне… я заставлю сказать…
В такие минуты Щеголь не на шутку опасался Якута, выкрикивающего слова в припадке бешенства. Успокоившись, Якут мрачно клялся: