Тайные тропы - Георгий Брянцев

— Ну и темень, пропасть можно, — промолвил Сашутка вслух. Отойдя в сторону, он лег на влажную траву и сжался в комок.

Утомленное, ослабевшее тело жаждало отдыха, и Сашутка быстро уснул. Его разбудил предрассветный холод. Он встал и снова зашагал по лесу. Дорога была густо усеяна опавшими сосновыми иглами. Роса капельками поблескивала на ветвях деревьев. Сашутка глубоко вдыхал в себя студеный воздух, наполненный терпким запахом хвои. Вот и большая поляна, помеченная на карте. Но обозначенной на карте маленькой деревеньки нет. От нее остались только одинокие трубы: деревню спалили немцы. Не останавливаясь на пепелище, Сашутка снова углубился в лес. Через него вела теперь малоезженная дорога. Сашутка зашагал быстрее, хотя отяжелевшие, точно налитые свинцом, ноги плохо слушались.

Дорога тянулась к протоке. В темнозеленой воде плескалась рыба. Сашутка наклонился над водой, с жадностью голодного человека стал следить за игрой карпов. Рыбы вились у берега, едва уловимые взглядом. Нацелившись, он окунул пальцы в воду и горько улыбнулся, — вода отражала только перевернутые вниз кронами деревья, а карпов уже не было — они исчезли. Повторив попытку несколько раз, Сашутка встал, огорченно вздохнул и двинулся дальше. Он вошел на колеблющийся мостик, неизвестно кем и когда перекинутый через протоку. Прогнившие жердочки под его тяжестью сильно прогнулись. Теперь стало видно, где протока соединялась с болотом, покрытым черной осокой. В нем слышался крикливый гам птиц, готовящихся к перелету.

Увидев отягченную красными гроздьями рябину, Сашутка сошел с дороги. Жадно срывая пучки ягод, он заталкивал их в рот целыми пригоршнями, глотал, захлебываясь соком. Во рту стало горько и терпко. Сашутка опустился на землю. Тянуло ко сну. Усталость сковывала движения. Казалось, стоило только лечь, и он мгновенно заснет. Напрягая усилия, Сашутка поднялся и сделал несколько шагов. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Он протянул руку к тоненькой надломленной сосенке и оперся на нее. Стало немного легче.

— Надо итти, — шептали губы, — надо итти...

Путь преградила большая гадюка, переползавшая дорогу. Сашутка невольно вздрогнул. Молча, не двигаясь, наблюдал он, как змея торопливыми судорожными движениями уносила свое тело в заросли.

Крутом — картина осеннего увядания. Листья светолюбивых берез и разлапистых кленов сплошь покрыты золотом. Еще не сдаются орешник и густой хмель. Они ютятся в оврагах, и листья их едва покрыты желтизной.

Сашутка пересек овражек и спустился к гремевшему на дне его ключу. Пить не хотелось, мучил голод, но надо было наполнить пустой желудок, сжимающийся от колик. Сделав несколько жадных глотков студеной воды, Сашутка поднялся и посмотрел на руки. Они были покрыты многодневной грязью, исхлестаны, изодраны в кровь. Он помыл их в прозрачной воде, вытер о траву...

Дорога постепенно перешла в обычную тропку. Опять на пути встретилось большое болото, густо покрытое ковром кувшинок.

Сашутка вынул из-за пазухи кусок пятиверстки и всмотрелся в нее. Шел верно — приметы совпадали. Он приблизился вплотную к болоту. Тут гибель. Стоит только шагнуть, и неминуемая смерть. Никто не спасет.

Болото было безмятежно спокойно. Не хотелось верить, что под манящим бархатистым покровом таятся бездонные зыби.

Сашутка осторожно ступил ногой на край болота. Почва заколыхалась, точно живая.

«Кругом лес, в середине болото, а в болоте бес», — мелькнула в его голове старая лесная поговорка.

Сашутка совсем выбился из сил. В нем боролись два противоположных желания: итти и лечь. Лечь хоть на пять, десять минут.

Лес, болота, протоки, озера, поляны с большими проплешинами, золотистые березовые рощицы, опять лес, лес и лес...

В глубине сознания стучалась мысль: «Останавливаться нельзя». Сашутка шел неровной, тяжелой походкой и в такт шагу твердил упрямо одно слово:

— Вперед... вперед...

Вдруг нестерпимая боль полоснула желудок. Сашутка со стоном упал на колени и уткнулся головой в землю. Мозг заволокло густым туманом, мысли спутались в беспорядочном клубке. Хотелось плакать, кричать. Он чувствовал, как мгла окутывает его, как тело сдается, слабеет и он перестает понимать окружающее.

Сашутка протянул вперед руки, но они встретили только пустоту. Ему показалось, что он падает в бездну, бесконечную ночь. И он забылся...

8

В комнате у Изволиных было тепло. Раскаленная железная печь гудела. Пелагея Стратоновна то и дело подбрасывала лузгу. Игорек сидел у окна над книгой, запустив обе руки в свои льняные кудри. Денис Макарович занимал гостей разговором. Ожогин слушал, изредка поглядывая на него. Его поражала энергия старика. Столько испытаний, столько тягот пережил он и, несмотря на все это, сохранил бодрость.

— Зачем вы так рано встаете, Денис Макарович? — спросил Ожогин, воспользовавшись паузой.

Денис Макарович улыбнулся. Его ревматизм мучает — раз, и жить он хочет — два. Ведь чем больше спишь, тем меньше живешь по-настоящему. А он и так рановато выполз на свет божий, поторопился. Надо бы хотя на десяток лет позднее. Вот и увидел бы тогда, как будет выглядеть наша земля после того, как прогонят немцев.

— Вы и так увидите, — заверил его Ожогин.

— Как сказать, дорогой...

— Чего там, «как сказать», — вмешалась Пелагея Стратоновна. — Вечно ты себя раньше времени в гроб кладешь.

— Денис Макарович просто шутит, а сам, небось, планирует житье лет на тридцать вперед, — усмехнулся Ожогин.

Денис Макарович прищурил один глаз и почесал за ухом. Да, жить, конечно, хочется. В этом он может признаться откровенно.

Пелагея Стратоновна стала разливать чай. На столе появились мед и маленькие пшеничные булочки. За последнее время в доме Изволиных заметно улучшилось питание. Ожогин и Грязнов, чем могли, помогали семье патриотов. Никита Родионович получил три килограмма муки за изготовление вывески, Грязнов пока что заработал уроками музыки только кувшин меду. Все это они принесли Изволиным.

Теперь семья Дениса Макаровича увеличилась — в нее пришел Игорек.

За чаем разговорились о положении на фронте. Изволин был хорошо осведомлен о продвижении частей Красной Армии на запад. Он назвал все пункты, занятые за последние месяцы.

Когда Пелагея Стратоновна ушла во вторую комнату, Денис Макарович пересел поближе к Ожогину и Грязнову и сказал, что имеет к ним дело.

Друзья насторожились. Денис Макарович впервые обратился к ним с просьбой. Изволин начал рассказывать.

Его сын Леонид пришел в город с рацией и должен был наладить связь подполья с партизанами и «большой землей». Его спрятали во дворе дома одного из подпольщиков, в старом погребе, где он сейчас и находится. Первый месяц все шло хорошо, поддерживалась двухсторонняя связь, а потом вдруг передатчик вышел настроя. Леонид долго копался, но наладить передатчик не смог. Помогали другие патриоты, но все безуспешно. Сейчас работает только приемник. Благодаря ему советские люди знают о всех событиях на фронте и за линией фронта. Но одного приемника недостаточно. Нужен передатчик. А ведь Ожогин говорил, что они изучают радиодело. Может быть, и наладят.