Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Александр Арсаньев

– Ты думаешь, – с робкой надеждой выздоравливающего в глазах спросила она, – Костя бы меня понял? И простил?

– Он всегда был добрым мальчиком. И желал тебе добра…

– В таком случае… – уже нетерпеливо переступая с ноги на ногу, перебила она меня, – я, пожалуй, поеду переодеться. Вдруг он действительно приедет сегодня.

И она побежала к выходу.

– Кстати, – крикнула я ей в след, – откуда тебе стало известно о его приезде?

– В церкви сказали, – на секунду обернувшись ко мне, пожала она плечами, и через мгновенье ее каблучки уже стучали по лестнице.

Через час она вернулась ко мне в полном параде, как любили говорить при императоре Павле. Волосы на ее голове были уложены самым невероятным образом, на лице сияла по-французски очаровательная и потому легкомысленная, чтобы не сказать глуповатая, улыбка, а платье…

У меня не хватает слов, чтобы его описать. Тем, кто хочет себе его представить, предлагаю полистать французские модные журналы за 1858 год. И особенно те в них разделы, что французы называют «для любительниц экзотики». Там они помещают платья, которые в самой Франции рискнет пошить лишь очень смелая женщина, а в России, так уж повелось, только в таких и щеголяют. Во всяком случае в Саратове. И начинают рассматривать эти самые журналы именно с последней страницы, на которой обычно и помещают свои экстравагантные изыски французские модельеры-экспериментаторы.

– Я была на причале, – призналась она мне с той же очаровательной улыбкой, которая уже через несколько минут начинает раздражать, а через полчаса – способна вывести из себя и ангела.

– Когда ты успела?

– Да от меня же туда рукой подать, ты что – забыла?

Не знаю, что именно – платье или эта улыбка, а скорее всего – именно их сочетание, произвело на мою подругу странное воздействие – она в один час сильно поглупела. Слава Богу – не навсегда. Но в первые минуты это производило весьма удручающее впечатление. Я даже испугалась за нее.

Посудите сами, как может выглядеть женщина, которая все силы своей души тратит на то, чтобы выглядеть легкомысленной?

Полной дурой она выглядит, да простит меня Шурочка, но я ей об этом с тех пор говорила не раз. Но при одном воспоминании об этом у меня до сих пор волосы дыбом встают.

Только что обещал, но буквально два слова… В рукописи последнее высказывание написано на полях, но мне оно настолько понравилось, что я не захотел лишать читателя такого тетушкиного перла и ввел его в основной текст, хоть и с оговоркой.

– По-моему ты немного поторопилась, – как можно спокойнее заметила я.

– Что ты сказала? – переспросила Шурочка, не отрывая глаз от своего отражениями и именно поэтому не расслышав моих слов.

– Я говорю, может быть, Дюма приедет не сегодня. Кроме того, я не уверена…

Шурочка тем временем напевала легкомысленную французскую полечку, и говорить с ней было бесполезно.

Но я все-таки попыталась это сделать, оттащив ее от высокого в полстены зеркала и усадив в кресло.

– У меня к тебе только один вопрос, – сказала я с самым серьезным видом, и на несколько секунд добилась желанного результата – в глазах у Шурочки появилось что-то отдаленно напоминающее мысль.

– Я тебя слушаю.

– Разве Костя Лобанов был тебе родственником?

Легкая тень пробежала по ее лицу, но лишь на мгновенье, она совершенно не соответствовала тому образу, который Шурочка на себя нацепила и с которым так быстро сроднилась.

– Ну, конечно, – ответила она, – он же был мой кузен.

С этой секунды она окончательно перешла на французский и ни одного русского слова в ближайшие несколько дней я от нее не слышала.

– И меня он всегда звал своей кузиной, хотя мы и не настолько близкие родственники, чтобы называть друг друга подобным образом… На самом деле моей кузиной…

Она уже не говорила, а щебетала, как и полагается настоящей француженке.

«Господин Дюма будет в восторге», – уныло подумала я. И больше ни о чем ее спрашивать не стала, хотя и собиралась.

– Во всяком случае, к убийству Константина это создание явно непричастно, – сообщил мне внутренний голос, когда Шурочка выпорхнула из моего дома, а я провожала ее глазами из окна. Видимо, он заразился ее сегодняшней глупостью, будто я и без него этого не знала, или хоть на миг в этом усомнилась.

Шурочка в полном соответствии со своим сегодняшним образом отправилась фланировать на бульвар. А я, отказавшись составить ей компанию, осталась наедине со своим плохим настроением.

– Лучше бы вам остаться в Елшанке, – с порогу заявил мне Петр Анатольевич, чем меня, честно говоря, удивил.

– Почему? – поинтересовалась я.

– Потому что в этом городе с сегодняшнего дня ничем серьезным заниматься невозможно.

– А что случилось? – встревожилась я. Таким сердитым я его не видела ни разу в жизни. От раздражения он даже не играл словами и потерял частицу индивидуальности.

– У вас осталось немного коньяку?

– Ежедневно посылаю за ним Алену, – попыталась я пошутить, – а вдруг, говорю, Петр Анатольевич придет…

Но ему было не до юмора.

– Если я сейчас не выпью, то что-нибудь сломаю. Я ненавижу Дюма, Париж, Францию и всю Западную Европу, – почти выкрикнул он, и я начала понимать, что с ним происходит.

Поэтому тут же послала Алену за коньяком.

– Представьте себе, вы приходите в присутственное место, чтобы переговорить с умным человеком, а он не ничего не слышит, а с самым глупым видом напевает какую-то французскую мерзость.

Я его очень хорошо понимала, но все-таки попыталась успокоить.

– Не успокаивайте меня. Иначе я наговорю вам гадостей. Мне просто необходимо выплеснуть из себя накопившуюся злость.

Слава Богу, в этот момент вернулась с коньяком Алена, и пару минут Петр Анатольевич вымещал на нем свое раздражение. Если бы не коньяк, он уничтожил бы какой-нибудь предмет мебели. Так что я отделалась малой кровью.

– Весь город, – намного спокойнее и даже с некоторой иронией проговорил он в результате, – говорит только о Дюма. Только подумайте. Большинство из этих людей не прочитало ни одной его строчки, впрочем, то же можно сказать и о любом другом авторе. Но при слове «Дюма» их глаза наполняются маслом, откуда ни возьмись в руках оказывается тросточка, и они начинают напевать…

Самое страшное, что он попытался этот процесс воспроизвести, а с его слухом, вернее – его полным отсутствием, этого делать категорически не стоило. Тем более – пытаться выглядеть похожим на объект своей злой пародии. Это было воистину душераздирающее зрелище, совершенно соответствующее музыкальному ряду.

– Бог с ними, Петр Анатольевич, – попыталась я его утихомирить, – я хоть и не посещала нынче присутственных мест, тем не менее уже столкнулась с этой формой психического расстройства, которая, судя по вашим словам, рискует перерасти в настоящую эпидемию.

– Боюсь, что это неизбежно.

– Будем надеяться, что как и большинство острых инфекций, она пройдет столь же стремительно, как и распространилась.

– Хотелось бы верить, – вздохнул Петр Анатольевич. – Но кризис, на мой взгляд, еще впереди. И я заранее содрогаюсь при этой мысли.

– Надеюсь, не только это заставило вас прийти сегодня в мой дом? – постаралась я перевести разговор в более конструктивное русло. Поскольку Дюма, еще не обосновавшись в Саратове, уже набил мне оскомину. Разумеется, не он сам, а разговоры о нем.

– Да, – со вздохом ответил Петр Анатольевич. – Хотя и эта новость вряд ли добавит вам положительных эмоций.

– Кто еще собрался посетить наш город? Японский микадо?

– Надеюсь, нет. И нашим землякам не придет в голову осваивать чайную церемонию или щеголять по городу в кимоно.

– Могу себе представить…

– И тем не менее повторяю, что новости довольно печальные… Наш с вами знакомый доктор…

– Карл Иванович? Что с ним?

– Он при смерти.

– Не может быть…

Карл Иванович, довольно пожилой, но еще крепкий мужчина. Последние пятнадцать лет он служил в полицейском управлении и, насколько мне было известно, за все это время ни разу не хворал. Исповедуя здоровый образ жизни, он до последнего времени ежедневно изнурял себя сложной гимнастикой и вегетарианской диетой, купался в Волге до поздней осени, цвет лица имел красный и голос громкий.

– Но еще вчера, – вспомнила я, – вы мне говорили, что он в отъезде…

– Именно так. На прошлой неделе он по делам выехал в Аркадак, должен был вернуться через пару дней, но что-то его там задержало. И только вчера пришло известие. Уже в дороге ему стало плохо, поэтому сразу по приезде его уложили в постель. Поначалу никто не воспринял этого всерьез, с кем не бывает… Но болезнь прогрессировала, и ко вчерашнему дню местные врачи потеряли надежду на благополучный исход.

– Но что с ним случилось?

– Не знаю…

– Странно. Я его давно не видела, но мне казалось…