Время Полицая - Айдар Павлов

Однако то было лишь начало патриотического мероприятия по перевоспитанию Иосифа Блана. Полицай взялся сделать из жида человека. Кое-каких результатов, конечно, его инициатива достигла – Ося, например, больше не держал в руках гитару, - но так, чтобы глубоко, основательно, - нет, этого Полицай не добился.

Завязав с песнями, Ося начал сочинять в своем кабинете не рифмованные стихи в стиле Аполлинера и в суицидальном духе Роальда Мандельштама, автора нескольких пронзительных песен, одну из которых - об Элладе - он просто боготворил. Все написанное Ося прятал, где попало, а через некоторое время выбрасывал. Продолжалось его поэтическое творчество недолго и закончилось анекдотом.

Подошел к нему однажды капитан Бочков, командир взвода управления - причем, так ласково, обходительно, что невозможно было понять, какая благодать снизошла на капитана, и как себя с ним вести, - подходит, значит, кротко улыбается и этак издалека заводит речь о пользе жизни, ее удовольствиях и радужных перспективах, ибо в девятнадцать лет, по глубокому убеждению капитана Бочкова, кончать с жизнью весьма рано, короче, совершенно необязательно Иосифу Блану, числясь в личном составе взвода управления накладывать на себя руки.

Ося растерялся. В его планы не входило накладывать на себя руки ни во взводе управления, ни где бы то ни было. Он поспешил заверить в этом совсем что-то опечаленного командира.

Тогда капитан Бочков, отвернувшись, признается, что они (кто "они" - осталось загадкой - о, позорище! - наверно, весь офицерский состав, толпившийся в кабинете средь бела дня) прочитали его письмо... к маме, о том, что он собирается утопиться в озере «Балатон», шокируя жирных валютных курортников разбухшим телом русского еврея.

Все стало ясно: "они" (черт бы их побрал) нашли в ящике стола начальника автослужбы наметки очередного творения Блана в несовершенной форме белого стиха (признаться, и без того довольно нелепого) и приняли его за "письмо к маме".

Интересно, один ли капитан Бочков был настолько проницателен и психологически точен, или "они" все посоветовались и решили, что самоубийцы, непременно перед самым актом самоубийства, отправляют маме столь неутешительную весточку?

... По крайней мере, ни за месяц до того, как исчезнуть, ни за неделю, ни за несколько часов, никто не предполагал, что Ося способен на что-нибудь этакое. Меньше всего - он сам и облюбовавший его Полицай.

Так закончилась поэтическая карьера Иосифа Блана. Однако дух творчества выкурить невозможно, и бригаде еще предстояло насладиться плодами его безграничной фантазии.

К началу августа месяца Полицай совсем достал Осю. Миша догадывался, видел синяки, но ничего не мог поделать. Идти жаловаться к комбригу, означало, лишь разжаловать себя в ефрейторы, положить крест на идее вступить в партию, а Блану бы перепало втрое больше. Накануне исчезновения Оси трусость в бригаде прогрессировала геометрически.

В последнем карауле Блан устроил небольшой, но запоминающийся карнавал. Несколько дней спустя, выяснилось, что это был его прощальный поклон. Вот как он выглядел.

Ося взялся талантливо написать «Боевой листок». Как можно сочетать «Боевой листок» с талантом знал только Ося. Тут необходимо пояснение.

На каждом наряде, заступающем в караул, висит одна неприятная обязанность - сделать мини-стенгазету «Боевой листок». Она состоит из четырех разделов, куда штампуют, в принципе, одно и то же: все хорошо, все довольны, взвод отлично отстоял караул, получил приличные отметки, особого успеха в службе добились такие-то, в разгильдяи залетел такой-то, но с ним проведена работа, так что облома больше не повториться, а командовали караулом, и командовали на славу, третьи... О содержании "Боевого листка", как правило, знает лишь тот, кто его создает.

Пока руку к этому не приложил Иосиф Блан, до стенгазеты никому дела не было: висит себе и весит. (В каждом взводе имелся штатный писатель, обязанности которого предполагали снять со стены листок предыдущей смены, дословно перевести текст на чистый бланк и найти четыре кнопки, - все! Большего никто не требовал - "Боевой листок" являлся эталоном консервативной прессы.)

Ося всех и вся поставил на уши.

Сюжет наметился в процессе заступления в наряд. Кто-то из караульных не наелся за обедом, случайно бросил взгляд на стройку, где работала команда солдат-строителей и громко спросил, почему это на стройке получают доппаек, а в карауле не получают? Моментально разгорелся диспут. Несправедливо, обидно, странно...

Начальник караула лейтенант Ивашкин только ухмыльнулся.

Между тем, Ося взял ручку и поверх всех четырех рубрик «Боевого листка» начертал: ГДЕ ДОППАЕК КАРАУЛА?!

Далее, входя во вкус, он мастерски изложил доводы в пользу толстого, сытого часового в противовес голодному и отощавшему, написал о реальной опасности, которую представляет из себя голодный человек с автоматом Калашникова, двумя полными обоймами и штык ножом для жизни офицеров, прапорщиков и их семей, проживающих в уютном военном городке; затем о жуткой мелодии, рождающейся в желудке голодного часового, ставя ей в пример игривые, жизнерадостные арии Россини; о грустных письмах, которые завтра же разлетятся из караульного городка по всему СССР, и как содрогнется СССР, читая многострадальные послания. Глубоко осмыслив роль дополнительного пайка в деле укрепления боеспособности Вооруженных сил, повышения выучки, боеготовности и так далее, Ося тиснул для полного кайфа пару ленинских цитат времен Гражданской войны, приколол сочно исписанный листок на видное место и, хихикая от удовлетворения, отправился на полтора часа спать до заступления на пост. Было семь утра.

Уже через полчаса его дернул за ногу Мишка Яновский – он стоял тогда заместителем начкара - и шепнул:

- Тебя комбриг зовет!

То есть, командир бригады.

А командир караула, то есть, лейтенант Ивашкин, то краснея, то зеленея гладко выбритым лицом, плевался искрами гнева. Ивашкин был краток:

- Блан, ты чмо, - сказал он. - Понял, кто ты?

Остальное объяснил Миша. Оказывается, приходил Полицай - он ведь из бешеных, в юмор не въезжает - десять минут изучал «Боевой листок», шлепнул подзатыльник Ивашкину (тот дремал, ничего не понял, как уже впечатался лицом в вверенную рацию) - и прямиком к комбригу - пока не случилось диверсии и язва мирового сионизма топит массу в спальном помещении караула.

Безусловно, определяющую роль в данном случае сыграл не столько призрак сионизма, сколько определенная личность - Иосиф Блан.

В результате, Ося стоял на пунцовом ковре кабинета командира бригады в пестрой компании. Комбриг застроил всех от начальника продовольственной службы до замполита и начальника штаба, а сам, несмотря на невероятную упитанность, высоко подпрыгивал, размахивал перед носом Иосифа его творением, наливался пунцовой краской и извергал потоки страшного сквернословия. Ося продирал глаза от сна, кивал, старался не улыбаться, но осознать то, что вокруг него происходит, не мог даже на двадцать процентов. Маразм не лез ни в какие рамки. Он понял, что хохма про доппаек была воспринята буквально, но чтобы настолько буквально... Нет, в это не верилось.

Тем не менее, пунцовым кабинетом дело не ограничилось. Осю потащили на утреннее бригадное построение, и он стал героем дня: его выпихнули на центр плаца, между пятьюстами человек личного состава и командованием. Комбрига пробрали новые конвульсии: орал он гораздо громче, прыгал чуть выше, цитировал «Боевой листок» Блана, махал им как флагом, и, если сделать выжимку из его десятиминутного обращения к народу, получится примерно следующее:

- Солдаты!! Вы что, у меня голодаете?! Офицеры!! Вы мне Польшу здесь устроите! Вы даже не заметите, как пойдете за этим власовцем!

Ося потом рассказал, что ничего прекраснее в жизни не испытывал. Представьте, только-только прочитать "Доктора Живаго" (а там в предисловии, смаковавшем подробности травли Пастернака, его кумира, постоянно фигурировал эпитет "власовец", пущенный не то писателем, не то партийным боссом) и, не отходя от кассы, получить по башке из того же помойного ведра, что и Пастернак. Это, ну, равносильно распятию истого христианина на кресте или последнему полету Антуана де Сент-Экзюпери к звезде Маленького Принца!

На слове "власовец" Ося, наконец, улыбнулся, расправил плечи и осознанно посмотрел на пятьсот человек бригады. Он понял, зачем все это происходит на сто процентов: вот она, самая торжественная минута его солдатской биографии.

После торжественных минут на плацу по непосредственному намеку Полицая и личному приказу командира бригады, солдата Блана отдали в полное распоряжение прапорщика Полоцкого в качестве бессменного дневального по дивизиону. Менее счастливой судьбы в армии не бывает, более грязного наряда, чем дневальный по казарме, тоже.