Змея - Луиджи Малерба

Постепенно ко мне возвращается спокойствие, но, прежде чем вернуться в магазин, я должен немного посидеть, отдохнуть. На открытом воздухе в такую погоду столиков нет, а войти в бар я не осмеливаюсь. И вдруг в глубине улицы я, кажется, вижу Мириам. Это она. Куда-то спешит, опустив голову, чтобы быть понезаметней. Спешит на свидание с Бальдассерони. Я бегу за ней, догоняю, хватаю за руку. Нет, не она, я смущен и рассыпаюсь в извинениях.

Дождь промыл воздух. Дышится легче, миллионы миллиардов микробов и пылинок, находившихся в воздухе во взвешенном состоянии, смыло дождем в канализацию, откуда они попадут в городскую клоаку, а через два-три часа — в море. Нужно пользоваться этим естественным промыванием воздуха и дышать, дышать. Но машины уже снова загрязняют его газами, да и пешеходы вдыхают чистый воздух, а выдыхают грязный, содержащий миллионы миллиардов микробов. Скоро все станет как прежде: копоть, нефть, микробы. Меня, например, они уже отравили.

Я жду Бальдассерони в подъезде его дома. В кармане у меня моя «беретта» с удлиненным стволом, но пускать ее в ход я не буду. С восьми утра до полудня, с полудня до трех, с трех до семи. В семь Бальдассерони выходит. Конечно, он спешит на свидание с Мириам. Какой счастливый вид у проклятого! Я иду за ним, крадусь, прижимаясь к стенам домов, чтобы он меня не заметил и еще для того, чтобы обо что-нибудь опереться: кружится голова. Со вчерашнего вечера во рту у меня не было ни крошки. Ощущение, будто ноги стали чужими, не проходит. Да и руки, и вообще все тело словно принадлежат кому-то другому. Приходится управлять собой, как автомобилем — поворот направо, поворот налево, сосредоточивать все свое внимание на конкретных предметах: вон на той церкви, на дереве, на колонне. Сегодня я особенно зол.

Мне ничего не удалось обнаружить. На пьяцца ле Фламинго он купил газету и вернулся домой, как крот какой-нибудь. Очевидно, свидание перенесено на завтра, или они целый день болтали по телефону. Есть люди, которые занимаются любовью по телефону. На Бальдассерони это похоже. Я слышу его голос, на другом конце провода — голос Мириам, которая говорит: да, да, да…

Когда мы с Мириам встретимся опять, когда Мириам вернется ко мне в магазин, я притворюсь, будто ничего не знаю. Словно никакого Бальдассерони нет и никогда не было на свете.

Вообще змей в городе не должно быть. Но если ты слышишь, как что-то шуршит у твоих ног, лучше поскорее увериться, ибо ты можешь наступить на змею, далее если возможность этого невелика. Разве не казалось невероятным, что может обвалиться часть вон того карниза, на протяжении четырехсот лет остававшегося целым и невредимым? А он обвалился. Не было ни ветра, ни дождя, солнце сияло высоко в чистом небе, а карниз все-таки обвалился и придавил проходившую внизу женщину. Вот почему, даже если кажется невероятной встреча в городе со змеей, держи ушки на макушке и, когда слышишь, как что-то скользит у твоих ног, быстро увернись, если не хочешь быть укушенным. Некоторые змеи передвигаются совершенно бесшумно — они такие маленькие, и по цвету их не отличить от камня. Есть змеи ночные, они выползают ночью и сливаются с темнотой. Эти самые опасные. Внимательно смотри, куда ставишь ногу, и не только ночью, но и днем. Хорошо всегда носить сапоги из толстой кожи и держать в руках ясеневую палку. Змеи — все без исключения — боятся и самой палки, и запаха ясеня.

VII. Пираньи — это рыбы, которые за пять минут могут обглодать целого быка

Помню, что было у меня на уме в тот день, когда я на своей «шестисотке» мчался среди других машин, выбиравшихся из столицы. С грохотом пронесся по туннелю Трасфоро, поднялся со стороны виа Национале и выехал на виа Венти Сеттембре, где в глаза мне ударило солнце, потом доехал до пьяцца Венеция, а оттуда спустился вниз по Корсо — вот так и носился с улицы на улицу, с площади на площадь. По правде говоря, это была не моя идея — кататься на машине, это Мириам сказала: давай покатаемся по городу, воспользуемся прекрасным деньком, пока еще солнце не село. Все рано или поздно кончается, сказал я себе, и это была самая горькая мысль из всех, когда-либо посещавших меня. Но я сказал: ладно, поедем.

Мириам говорила: посмотри, сколько распродаж в этом сезоне, цены снижают на двадцать, тридцать и даже сорок процентов, самое время покупать себе обувь и одежду. А я отвечал, что это фокусы торговцев, что на таких распродажах на прилавок выбрасывают все, что залежалось на складах, попробуй, зайди в обувной магазин, говорил я, и найдешь одни сорок четвертые и тридцать девятые номера — нужных, нормальных номеров ботинок для нормального мужчины никогда не бывает. Вот и уйдешь с пустыми руками или купишь то, что продается без скидки. Однажды мне удалось купить дешевый свитер, говорил я, так шерсть с него лезла, словно с шелудивой собаки. Мириам отвечала мне, я отвечал ей, мы ехали, перекидываясь словами, и за разговорами доехали до городской больницы.

Небольшая толпа дожидалась, когда откроют ворота. Совсем как перед тюрьмой, сказал я; родные навещают своих, кругом сплошная родня. Мужья, зятья, братья, деды, племянники, дяди, тети, свекры, свекрови и так далее и тому подобное, и все эти родственные связи неизменно начинаются с одного мужчины и одной женщины, которые спали вместе. Иногда, сказала Мириам, тебя удивляют совершенно естественные вещи. Смерть тоже дело естественное, сказал я, проходят годы, и в какой-то момент тебя заколачивают в гроб и уносят, и ты лежишь там, заколоченный, и уже не можешь ничего сделать, а другие в это время ходят, разговаривают. Посмотри на всех этих людей, они ходят по улицам и выглядят всегда одинаковыми, они похожи на зеленый газон, где часть травы умирает, а другая растет, вот и кажется, будто газон всегда один и тот же, а он изменяется, как в «Мессаджеро» изменяется колонка с извещениями об умерших и родившихся. Давай лучше изменим тему, сказала Мириам. Но разговор уже потек по определенному руслу, хотя к некоторым темам я подходил издалека, описывая широкие круги с дьявольской ловкостью. Да, иногда я бываю дьявольски ловок.

Вот, например, перед тобой человек, говорил я, с тугими щеками, такие лица обычно сравнивают с налитым яблоком, а потом выясняется, что изнутри-то он весь прогнил. Возможно, отвечала Мириам, но нигде не сказано, что это обязательно. Такое может быть, а может и не быть. Вот почему, говорил я, ради собственного спокойствия следует периодически делать рентгеновский снимок. В Риме существуют рентгенологические центры, специализированные радиологические клиники и кабинеты, где ведут частную практику профессора. Есть такое специальное отделение и в городской больнице. Если человек чувствует себя хорошо, говорила Мириам, ему незачем делать рентгеновские снимки. А я возражал, что никто не может чувствовать себя идеально здоровым, нет человека, который был бы здоров вполне. И потому ради собственного спокойствия надо иногда наведываться к рентгенологу.

Что за странная идея, говорила Мириам, ходить на рентген: по-моему, это полная чепуха. Ну уж нет, говорил я, американцы раз в год обязательно просвечиваются, а американцы — передовая нация. Только с помощью рентгена, говорил я, ведя машину по бульвару делла Реджина в сторону Веранского кладбища, могут быть выявлены некоторые заболевания, ну пусть и не заболевания, а какие-то отклонения от нормы, и еще всякие инородные тела вроде булавок, гвоздей и тому подобного. Я хорошо знал, чего добивался от нее в тот день.

Вот это Верано, сказал я, проезжая мимо Веранского кладбища, и добавил: все мы здесь будем. Эта мысль тоже горька, но я один знал, что было у меня на уме. Если человек не хочет пользоваться услугами рентгенолога, он может не знать, что болен, потому что чувствует он себя хорошо, никто ничего не видит, никто ничего не замечает, и так до конца. А он все равно болен, и, возможно, даже очень серьезно болен, но не подозревает об этом. Он должен позаботиться о себе, пока еще есть время. И ты тоже, говорил я. Да нет же, я прекрасно себя чувствую, говорила Мириам, меня все это совершенно не касается.

Я выехал на Тибуртину, потом свернул налево на кольцевую дорогу, бегущую между холмами, по пей дослал до виа Номентана, а потом с виа Номентана еще раз свернул налево, вниз к Монте Сакро, и возвратился к Порта Пиа. Я сидел за рулем и был прижат к асфальту, хотя мне так хотелось полетать в нагретом воздухе, в тишине, вместе с ангелами и самолетами.

В Милане, говорил я, есть одна специализированная клиника, где делают полное медицинское обследование: заходишь, и тебя обследуют с головы до ног — это я прочитал в «Коррьере делла сера», — а когда выходишь, то знаешь о себе абсолютно все: здоров ли ты, все ли органы у тебя работают нормально или дают какие-то сбои, совсем как на заводе. Когда оказываешься: в таких местах, говорила Мириам, у тебя обязательно что-то находят. Раз что-то находят, значит, у тебя что-то не так, говорил я. Здесь, в Риме, такой клиники, к сожалению, нет, значит, надо начать с хорошего общего рентгенологического обследования, я отвезу тебя к знакомому специалисту, я знаю одного такого известного профессора-рентгенолога. Только не сегодня, говорила Мириам, как-нибудь в другой раз. Да это же здесь, рядом, говорил я. Сначала иди сам. А я уже там был. Сегодня я не могу, сегодня я иду к косметичке, мне надо в парикмахерскую. Да мы уже почти приехали. Нет, завтра, упиралась Мириам. Смотри, профессор-рентгенолог, о котором я тебе говорил, принимает вот здесь, на этой улице, в этом вот доме. Дом у него современнейший, весь облицованный мрамором и дорогими породами дерева, — вот он, на этой улице, ведущей от пьяцца Весковио вверх, к пьяцца ди Новелла, в каких-нибудь двух шагах от виа Салариа, что в квартале Весковио.