Проклятие дома Виндзоров - Владимир Абаринов

Заговор, имеющий целью «позорный» сепаратный мир с Германией – излюбленная козырная карта парламентской оппозиции. Жандармский полковник Спиридович, знакомый с материалами дела Мясоедова, назвал его «грязной легендой», которую раздувал вождь октябристов Александр Гучков. Лидер фракции кадетов, союзник Гучкова по Прогрессивному блоку Павел Милюков 13 июня 1916 года вещает с думской трибуны: «Из края в край земли русской расползаются темные слухи о предательстве и измене… слухи эти забираются высоко и никого не щадят». 1 ноября в речи со знаменитым рефреном «что это, глупость или измена?» Милюков подводит к выводу, что налицо именно измена и указывает на источник скверны – «придворная партия, которая группируется вокруг молодой царицы». Фраза эта – Das ist der Sieg der Hofpartei, die sich urn die junge Zarin gruppiert – представляет собой цитату из австрийской газеты «Neue Freie Presse», произнес ее Милюков по-немецки и скороговоркой, но и этого хватило – бомба разорвалась.

Уже на следующий день офицеры на фронте говорили, что Милюков «с фактами в руках» доказал предательство Александры Федоровны. «Настроение настолько созрело, – пишет в „Очерках русской смуты“ Деникин, – что подобные рукописи (запрещенный цензурой отчет о заседании Думы 1 ноября. – В. А.)не таились уже под спудом, а читались и резко обсуждались в офицерских собраниях». «Сумасшедшая немка» (об императрице), «немкин муж» (о Николае) – этих определений не стесняются ни в окопах, ни в великосветских салонах. Генерал Селивачев, чей корпус геройски сражался на Юго-Западном фронте, пишет в дневнике: «Вчера одна сестра милосердия сообщила, что есть слух, будто из Царскосельского дворца от государыни шел кабель для разговора с Берлином, по которому Вильгельм узнавал все наши тайны… Страшно подумать о том, что это может быть правда – ведь какими жертвами платит народ за подобное предательство!» Наконец, расползаются слухи о том, что Николаю будто бы уготована судьба Петра III: в результате дворцового переворота «в стиле Екатерины» власть перейдет к императрице.

Как реагировала царица на непрекращающиеся нападки? Она была оскорблена напраслиной до глубины души, но поделать ничего не могла – Александра Федоровна не любила и не умела того, что сегодня называется пиаром. Она чувствовала, что от вожаков оппозиции исходит угроза и умоляла мужа не уступать, не идти ни на какие компромиссы, сослать бунтовщиков… В первые же дни войны она вместе со старшими дочерьми пошла на курсы сестер милосердия; все трое стали работать в лазарете при Дворцовом госпитале. Помогала она и немецким пленным, чем, конечно же, тотчас навлекла на себя обвинения в симпатиях к противнику. (Сама Александра Федоровна объясняла царю необходимость хорошего обращения с пленными соображениями взаимности – дабы и русские солдаты в немецком плену не страдали.)

Заговорщиками были не царь с царицей, а оппозиционеры. Это они замышляли государственный переворот и далеко продвинулись в этом. «Мы были неопытными революционерами и плохими заговорщиками», – написал впоследствии Милюков. На этот счет существуют разные мнения и версии. Одна из них гласит, что стихийное восстание в Петрограде примерно на две недели опередило заговорщиков. Тем не менее, они почти в точности осуществили свой план. Поначалу сценарий был умеренный и неопределенный: предполагалось удалить царицу – то ли по русской традиции, постричь ее в монахини, то ли на военном корабле доставить в Англию; потом родилась идея отречения Николая в пользу 13-летнего цесаревича Алексея при регентстве великого князя Михаила Александровича, младшего брата царя, и преобразования России в конституционную монархию. О республике речи не было – монархия считалась незыблемым фундаментом государства.

Но что предполагалось делать, если Николай не согласится ни на удаление царицы, ни на отречение? На этот вопрос ответа у переворотчиков не было, равно как и на вопрос о дальнейшем положении и судьбе царя.

Зато проблема собственной легитимности сильно волновала будущих членов Временного правительства. Они не хотели быть узурпаторами. Они желали получить власть из рук законного монарха.

План этот, в сущности, удался – с поправками на непредвиденные случайности и субъективные обстоятельства, какие всегда вмешиваются в намеченный ход событий. Они так и собирались: задержать царский поезд где-нибудь между Могилевом и Царским и добиться отречения. Ключевую роль сыграл командующий Северным фронтом генерал Рузский. Именно Рузский, в штаб которого в Пскове прибыл 1 марта царский поезд, убедил царя согласиться на отречение.

2 марта (все даты в этой главе приведены по старому стилю) Николай записал в дневнике: «Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется соц[иал]-демократическая] партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение».

Иными словами, царь должен передать власть Думе. В столице сложилось двоевластие: Временный комитет Думы и Петроградский совет. Временному комитету требовались властные полномочия.

Лента телеграфного разговора Рузского с Родзянко передавалась в сжатом виде в Могилев, в ставку Верховного главнокомандующего, а оттуда начальник штаба генерал Алексеев рассылал ее командующим фронтами и флотами, запрашивая мнение: следует ли просить у государя отречения? Почти отовсюду пришел утвердительный ответ. Командующий Черноморским флотом адмирал Колчак не прислал никакого ответа. Этот опрос решил дело. Когда армия отказывается защищать монарха, тому остается только отдать власть. Впоследствии Рузский, в зависимости от политического момента, будет то приписывать себе главную заслугу в отречении, то валить всё на «интригана» Алексеева…

К тому времени, когда в Ставку прибыли делегаты Думы Шульгин и Гучков со своим проектом манифеста об отречении, решение уже было принято. Рассказы Шульгина и Гучкова об этой встрече различаются, причем Шульгин в своих поздних беллетризованных воспоминаниях домыслил некоторые важные детали. Изумительна прежде всего аргументация Шульгина – зачем он поехал к царю и как представлял себе последствия. «Отречение, – передает он своим тогдашние мысли в книге „Дни“, – должно быть передано в руки монархистов и ради спасения монархии… Государь отречется от престола по собственному желанию… Юридически революции не будет».

Чего не ожидали депутаты, это отречения от имени наследника.

На этот шаг Николая подвиг разговор с лейб-хирургом профессором Федоровым, которого он спросил, возможно ли выздоровление царевича, страдавшего тяжелой формой гемофилии. Федоров ответил, что царевич прожить может долго, но болезнь его неизлечима. «Мне и императрица тоже говорила, сказал царь, – что у них в семье та болезнь, которою страдает Алексей, считается неизлечимой. В Гессенском доме болезнь эта идет по мужской линии. Я не могу при таких обстоятельствах оставить одного больного сына и расстаться с ним». «Да, – ответил Федоров, – но вашему величеству никогда не разрешат жить в России». Эта фраза потрясла царя и заставила переписать уже готовый текст отречения.

Новость о том, что император отрекся и за сына, повергла визитеров в замешательство.

Гучков пишет, что ему «эта комбинация» не понравилась, «но, настаивая на прежней комбинации, я прибавил, что, конечно, государю не придется рассчитывать при этих условиях на то, чтобы сын остался при нем и при матери, потому, что никто, конечно, не решится доверить судьбу и воспитание будущего государя тем, кто довел страну до настоящего положения».

А это – ранняя версия Шульгина: «Гучков сказал, что он не чувствует себя в силах вмешиваться в отцовские чувства и считает невозможным в этой области какое бы то ни было давление. Мне показалось, что в лице царя промелькнуло слабо выраженное удовлетворение за эти слова. Я, с своей стороны, сказал, что желание царя, насколько я могу его оценить, хотя имеет против себя то, что оно противоречит принятому решению, но за себя имеет также многое. При неизбежной разлуке создастся очень трудное, щекотливое положение, так как маленький царь будет все время думать о своих отсутствующих родителях, и, быть может, в душе его будут расти недобрые чувства по отношению к людям, разлучившим его с отцом и матерью».

Его же, Шульгина, из книги «Дни»: «К этому мы не были готовы. Кажется, А. И. (Гучков. – В. А.) пробовал представить некоторые возражения… Кажется, я просил четверть часа – посоветоваться с Гучковым… Но это почему-то не вышло… И мы согласились, если это можно назвать согласием, тут же… Но за это время сколько мыслей пронеслось, обгоняя одна другую…