Богдан Хмельницкий - Ольга Рогова

– Сердитый урус хочет извести тебя, пан, – передал он. – Сегодня он говорил с другим урусом, а я незаметно пробрался в их комнату и спрятался за шкафом. Я все слышал, о чем они говорили. Ты хочешь с ним драться, а он боится, что один не победит тебя. Он возьмет с собой троих слуг, спрячет их в овраге, и по знаку его они нападут на тебя и убьют тебя.

– Спасибо, Саип! – отвечал Хмельницкий, – вот тебе за услугу, – и он дал ему золотую монету.

Саип даже обиделся: он сердито сверкнул своими косыми глазенками.

– Я пану не из-за денег служу, – гордо проговорил он, оттолкнув червонец.

Хмельницкий улыбнулся.

– А свадьба пани была? – спросил Богдан.

– Была, – ответил мальчик. – Сам длинновязый мулла и повенчал их. Паны съехались. Много пили, много бранили тебя, пан.

Хмельницкий отпустил Саипа и позвал сына.

– Слушай, Тимош, – сказал он ему, – я буду завтра биться с чаплинским, но он замышляет измену, хочет спрятать слуг и напасть на меня. До сих пор Бог хранил меня от его злодейств, надеюсь и на этот раз с ним управиться. Но если он меня одолеет, помни, что тогда наступит твой черед отомстить ему.

– Батюшка, я пойду с тобой! – проговорил Тимош взволнованно.

– Нет, сын мой, это поединок чести, мы должны выйти один на один. Не хочу, чтобы сказали, будто Богдан Хмельницкий струсил врага, а предосторожности приму, надену под платье панцирь.

На другой день, под вечер, Хмельницкий подъехал на своем статном белом коне к трем тополям, где его уже ждал противник. Чаплинский явился вооруженный с головы до ног, а Богдана же в руках была только сабля.

– Однако, – насмешливо сказал Богдан, осматривая своего противника с головы до ног, – пан на меня ополчился точно на меня, только рогатины не хватает. А может быть и рогатина где-нибудь в овраге припасена на случай?..

Пан Чаплинский вспыхнул и вскинул плечами, но ничего не ответил.

– Полагаю, что мы будем драться на саблях, пан Данило. Я казак, да вдобавок и бесприютный по вашей милости, вся моя надежда на мою саблю.

– Как угодно пану Богдана.

Чаплинский неохотно отмотал кобуры с пистолетами от пояса, положил их под дерево, туда же положил и нож и наконец отвязал тяжелый палаш.

– Вот так-то лучше, – подсмеивался Богдан, – налегке биться куда удобнее.

Они встали у самого оврага и зоркий глаз Богдана тотчас различил в овраге, у деревьев, что-то шевелящееся.

– Гей, гей! Прошу пана подождать, – крикнул он подстаросте, размахивая саблей и соскакивая в овраг. – Никак я и в самом деле на след зверя напал.

За деревьями стояли трое слуг с обнаженными саблями. Они бросились было к Богдану, но он ловким движением вышиб саблю из рук у первого и могучим ударом отрубил ему голову. Один из слуг напал на Богдана сзади, нанес ему удар, но сабля скользнула по панцирю и даже не погнула крепкой стали. Богдан быстро обернулся и нанес ему удар в лицо. Обливаясь кровью, хлоп бросился бежать вдоль оврага. Чаплинского в первый момент так ошеломила неожиданность, что он стоял неподвижно, колеблясь, броситься ли ему на помощь хлопам или утекать от разъяренного Хмельницкого. Увидев, однако, что второй слуга нанес ему удар в спину, и полагая, что Богдан ранен, пан подстароста храбро соскочил в овраг.

– Гей, изменник! – закричал Богдан, высоко поднимая саблю над головой. – Не подступайся. "Маю саблю в руцi: ище казацька не умерла мати!" (У меня в руках сабля, еще не умерла казацкая мать, т.е. Сечь).

Но Чаплинский, увидав разгоряченного воина и взглянув в его гневные сверкающие глаза, уже и не думал наступать. Он быстро повернул назад, при громком хохоте Богдана, цепляясь и карабкаясь выполз из оврага, поспешно отвязал коня, вскочил на него и даже забыл захватить с собой свое многочисленное оружие. Третий хлоп упал на колени и молил Богдана:

– Прошу пана смилостивиться, я хлоп, делаю, что прикажут. Богдан махнул рукой и проговорил:

– Убирайся по добру по здорову!

Хлоп не заставил повторить себе приказание и пустился бежать во весь дух. Богдан, подобрав саблю Чаплинского и все его оружие, проговорил:

– Вот-то добре! – Это нам пригодится.

Чаплинский, вернувшись домой, рвал и метал от бешенства. Все ходили в доме на цыпочках и даже пани Марина не смела подступиться к своему мужу. От воротившегося слуги она узнала, в чем было дело, и в глазах ее блеснуло довольство. За ужином она спросила:

– Пан Данило ездил на охоту?

– Да…

Нет! – смешался он. – По делам…

– А где же один из хлопов, уехавших вместе с паном? И отчего же двое других явились такие растерянные, а у одного и лицо все исковеркано; другой прибежал без шапки, такой испуганный, точно за ним целая стая волков гналась. Я думала, что пан на медвежий след напал. Думаю, пан Данило такой храбрый охотник, видно, сам один на один не медведя вышел, если слуги домой прибежали. Я так за пана испугалась, что хотела на помощь новых хлопов выслать, а тут и сам пан подъехал.

Пан подстароста несколько раз менялся в лице, наконец, вскочил и нетерпеливо зашагал по комнате.

– Марина, – сказал он, остановившись перед ней, – помни, что ты теперь моя жена, и оставь твои насмешки. А тому медведю, на которого я сегодня делал облаву, еще быть в засаде, еще быть! – в бешенстве вскрикнул он и, хлопнув дверью, ушел в свой кабинет.

На другое утро пан подстароста с самой подобострастной миной дожидал пана Конецпольского и доложил ему, что у него есть важное дело. Староста удалился с ним в кабинет.

– Что такое? – спросил он тревожно.

– Прошу пана старосту, – проговорил Чаплинский, – послушаться моего совета, заключить в тюрьму этого сорви-голову Хмельницкого. Вчера я ехал по лесу с тремя слугами, как вдруг этот безумец напал на нас и чуть всех нас не зарубил: одного положил на месте, другого так изранил, что он и теперь лежит, а я с остальным слугой едва ускакал от него.

– Да, да, – отвечал староста, с иронией посматривая на пана, – видал я его в битвах, такого воина поискать. Жаль, что он связался с хлопами. Чаплинский закусил губу.

– Итак четверо с ним не справились? – весело спросил пан староста.

– Он напал на нас врасплох, – со смущением отвечал Чаплинский. – Да и притом, когда он придет в бешенство, это зверь, а не человек, потому-то я и предупреждаю пана старосту.

– Чего же пан Чаплинский еще от меня хочет? – спросил Конецпольский. – Позволения арестовать его.

Пан Конецпольский насмешливо посмотрел на него.

– Пана подстаросту я уже раз просил не мешать меня в дела с Хмельницким. Я лично не вижу еще причин для того, чтобы арестовать свободного шляхтича. Нужны доказательства его виновности.

– Доказательства у меня есть, – поспешно проговорил Чаплинский. –Напав вчера на нас, он хвалился, что запорожская Сечь не погибла, пока у казаков есть сабли в руках. Это слышал я и один из моих хлопов, мы можем быть свидетелями.

Конецпольский задумался.

– Повторяю вам, пан подстароста, что я и сам не доверяю Хмельницкому.

Если пан рассчитывает овладеть этим казаком, я ему препятствовать не буду, только советую взять побольше хлопов для такого опасного предприятия, –прибавил он насмешливо.

Пан подстароста счел за лучшее сделать вид, что он не понял насмешки, почтительно раскланялся с паном Конецпольским и уехал. Приехав домой, он сейчас же отрядил одного из своих слуг, испытанного шпиона, высматривать Хмельницкого.

– Теперь уж ты не уйдешь от меня! – шептал он.

Веселые колядки шумной волной разливались по Украине. В этом году веселье было какое-то особенное бесшабашное, как-будто все чуяли грозную тучу приближавшейся войны и торопились насладиться жизнью. Бесчисленное множество дидов-кобзарей переходило из села в село, некоторых из этих дидов никто никогда не видал и не знал. Они пели про подвиги Остраницы и Гуни. Воспевали Тараса и Наливайко, а втихомолку нашептывали, что народился уже новый богатырь, что недолго панам тешиться над хлопами, недалек день расправы. Все украинские запорожцы, жившие по селам и деревням в качестве бочарей, кузнецов, кожевников, сапожников и других ремесленников, побросали свои молоты, шила, наковальни и дратву и пустились все пропивать в надежде на скорую войну. Хлопы на панских дворах стали угрюмее, неподатливее; за это их больше секли и били палками, а они еще сильнее ожесточались на своих мучителей.

Богдан жил в Чигирине, часто уезжал куда-то и подолгу совещался с посещавшими его казаками.

Был морозный вечер. Дочери Богдана ушли колядовать с дивчатами в село. Дома оставались только Богдан и Тимош. Богдан рано лег спать, Тимош обошел двор, из предосторожности заглянул в сараи, посмотрел, спят ли работник и работница; но их не оказалось дома.

– Колядовать ушли! – проговорил Тимош.

Он взошел на крыльцо, запер щеколду у двери и тоже лег. Вдруг сквозь сон он услышал на дворе шаги. Он подошел к маленькому окошку мазанки и заметил несколько шагов на снегу.